Вавилон

Устига лежал на соломе. Свет едва освещал его лицо. Огромная тень колыхалась у его губ, под глазами чернели круги. Волосы его были всклокочены и спутаны. Руки высохли, пальцы удлинились, как у мертвеца.

В ужасе Нанаи приблизилась к его ложу. Ее била дрожь, ноги подкашивались, когда она склонилась, чтобы поставить миску.

— Благодарю, — промолвил он и снова застыл. И тут Нанаи заметила, что прежняя миска не тронута.

Набравшись храбрости, девушка спросила:

— Отчего ты не ешь, господин?

— Не могу, нет ни сил, ни желания. Я слишком ослаб. Должно быть, близится последний час, от которого никому нет спасения. Я лелеял надежду, Тека, что ты исполнишь мою предсмертную просьбу, но ты отказалась…

Нанаи затаила дыхание.

— Помоги мне, — продолжал князь. — Я должен знать, жива ли Нанаи, думает ли обо мне, не раскаялась ли в содеянном. Она так молода и безрассудна! Не ведала греха, не умела отличить добро от зла. Иначе предпочла бы меня, не твоего господина Набусардара. Неискушенная, она не смогла этого понять. Но я ей все простил…

— Ты все ей… простил…

Устига вдруг вскинул голову и заглянул служанке в лицо. Приподнявшись на локтях, он сел, оперся ладонями о землю и, не сводя с Нанаи изумленного взгляда, прошептал:

— Ты…

— Я новая служанка Набусардара, господин, — солгала она.

Он снова опустился на солому.

— Мне показалось… что ты из Деревни Золотых Колосьев. Ты очень похожа на девушку, по которой истомилось мое сердце. Очень похожа…

Князь в изнеможении закрыл глаза. Он тяжело дышал. По его щеке скатилась слеза.

Нанаи наклонилась и смахнула ее.

Ее прикосновение словно разбудило его.

— Да, да, это ты! Я узнаю тебя! — Устига схватил девушку за руку. — Это ты, только не хочешь в этом признаться. Почему ты таишься передо мной? Иль ты стыдишься того, что любовь привела тебя к узнику?

Он привлек ее к себе.

— Ты пришла, я знал, ты придешь. Вера не покидала меня.

В сумраке подземелья он напряженно всматривался в ее лицо.

Но девушка отстранилась со словами:

— Нет, нет, господин. Я не та, за которую ты меня принимаешь. Это слабое освещение, обман зрения. Я недавно служу во дворце и принесла тебе поесть, потому что Тека больна. Но я полюблю тебя, если ты забудешь ту, другую.

— Нет, нет, я не в силах забыть ее, хотя ты очень добра ко мне.

— Я часто слышу, как ты поешь, господин. Песни твои так жалостны, так безотрадны… Ты грустишь о ней? Или оплакиваешь утраченную волю?

Устига молчал.

— …Песни твои так печальны, что у меня сердце разрывается от горя. Ночи напролет плачу я о тебе, дала себе слово хотя бы раз отнести тебе миску с едой… Сегодня я подсыпала Теке снотворного порошку, а когда она уснула, надела ее платье, и вот я здесь. О господин, я с радостью разделю твои страдания. Не горюй, молю тебя. Может, мне удастся еще раз провести Теку и стражу, тогда я принесу что-нибудь, что утешит тебя. У меня есть нефритовая фигурка бога, я подарю ее тебе, чтобы ты не был таким одиноким. А еще я принесу тебе горсть благовонных семян, ценных и дорогих жертвенных семян. Ты можешь бросать их в огонь и наслаждаться ароматом. Я принесу тебе теплое покрывало, чтобы ты не зяб холодными ночами. Днем спрячешь его под солому, никто и не найдет. Может быть, тебе нужно что-нибудь еще?

— О да, — умоляюще произнес он, — я одарю тебя золотом и драгоценными каменьями, чем пожелаешь, прошу только…

— Что же я должна сделать? — негромко спросила Нанаи.

— Иди в Деревню Золотых Колосьев и выведай о ней, что удастся, — не обидели ли ее царские солдаты, не бедствует ли она.

— Лучше бы ты забыл о ней, — отозвалась Нанаи упавшим голосом. — Быть может, она и поныне не умеет отличить добра от зла и в неведении отдала свое сердце другому.

— Я не позволю себя убедить, пока не узнаю всей правды. Ступай же в Деревню Золотых Колосьев и попытайся хоть что-нибудь разузнать о Нанаи, дочери Гамадана. Проси чего хочешь: золота, каменьев…

— Нет, господин. — Она приложила ладонь к его воспаленному лбу. — У тебя, верно, лихорадка, и ты бредишь.

Может, он не бредил, может умышленно произносил имя Нанаи, втайне надеясь услышать известие о Кире, и за это сулил золото и драгоценности?

Нанаи испуганно отдернула руку и встала. Устига проводил ее взглядом. Это был взгляд обреченного. Если бы злые боги или злые люди не навязали странам войны и вражду, Устига мог бы жить и жил бы, являя собой пример благородства. Да будут же прокляты те, кто сеет раздоры меж племенами и ненависть среди людей! Такая же смерть ждет и ее отца в темнице Эсагилы…

Как искупить свою вину, не терзать себя сознанием, что эти страдания человеку причиняет человек? Как сделать, чтобы в мире не было больше страданий?

Шум за дверью прервал ее размышления. Нанаи замешкалась в темнице, и это возбудило у стражи подозрения.

Девушка с трудом нащупала миску рукой и, пошатываясь, вышла.

Когда она поднималась по лестнице, один из солдат поднес фонарь к ее лицу.

Только предательские лучи были свидетелями того изумления, какое отобразилось на лице стражника.

* * *