Вавилон-17

Бармен подошел с двумя небольшими стаканами с дымчато-зеленой жидкостью. Она пригубила, наблюдая за генералом. «Ее раскосые глаза, — подумал он, — похожи на изумительные крылья».

— Я не с Земли, — сказала она. Мой отец был инженером связи в Звездном центре с индексом X–II-B, как раз за Ураном. Мать была переводчицей Двора Внешних Миров. До семи лет я росла в Звездном центре. Там было мало детей. В пятьдесят втором мы переселились на Уран-XXYП. К двенадцати годам я знала семь земных языков и пять неземных. Я запоминала языки, как люди запоминают мелодии популярных песен. Во время второго запрета погибли мои родители.

— Во время Запрета вы были на Уране?

— Вы знаете, что произошло?

— Знаю, что внешние планеты пострадали гораздо больше внутренних.

— Вы ничего не знаете. Конечно, они пострадали больше, — она глубоко вздохнула, отгоняя воспоминания. — Одной порции недостаточно, чтобы я могла говорить об этом… Когда я вышла из госпиталя, врачи не исключали возможность помешательства.

— Помешательства?

— А что вы хотите? Длительное недоедание плюс невралгическая чума.

— Я знаю об этой чуме.

— Итак, я попала на Землю, жила у тети и дяди и получала невротерапию. Но я не нуждалась в ней. Не знаю, психологическое это или физиологическое, но из всего этого я вышла с еще более обостренным чутьем к языкам. Я пронесла это чутье через всю жизнь и постепенно привыкла к нему. К тому же, я научилась хорошо излагать свои мысли.

— Не связано ли это с легкостью расчетов и эйдетической памятью? Эти качества очень нужны криптографии.

— Я плохой математик и совсем не умею рассчитывать. Зрительное восприятие и специальные тексты — например, цветные сны и тому подобное — все это у меня есть; но главное, в чем проявляются мои качества — в словесном оформлении. В то время я начала писать. Один год я работала переводчицей при правительстве и одновременно занялась кодами. Через некоторое время я как криптограф приобрела определенную профессиональную легкость. Но я плохой криптограф. У меня нет достаточного терпения, чтобы корпеть над чем-то, написанным другим. Мне хочется писать самой. К тому же, я невротична: это вторая причина, по которой я обратилась к поэзии. Но мое профессиональное мастерство часто меня пугало. Иногда, когда было слишком много работы и мне хотелось сделать что-нибудь еще, внезапно все, что я знала, укладывалось в стройную картину у меня в голове, и я легко читала лежавшее передо мной, а потом становилась усталой, испуганной и жалкой.

Она взглянула на свой стакан.

— Постепенно я подчинила себе свое умение. В девятнадцать лет у меня была репутация маленькой девочки, которая может расшифровать что угодно. Я уже кое-что знала о языке и легко распознавала типичные его конструкции, его грамматический строй, распознавала чутьем, что я и сделала с Вавилоном-17.

— Почему вы оставили эту работу?

— Я назвала вам две причины. А третья заключалась в том, что, овладев профессиональным мастерством, я захотела использовать его в собственных целях. В девятнадцать лет я оставила военную службу и… да, вышла замуж и начала серьезно писать. Три года спустя вышла моя первая книга, — она пожала плечами, улыбнулась. — Об остальном читайте в моих стихах. Там есть все.

— И теперь в мирах пяти Галактик люди ищут в ваших образах и значениях разгадку величия, любви и одиночества…

Последние слова выпрыгнули из фразы, как бродяги из товарного вагона. Она стояла перед ним; она была великой, а он, оторванный от обычной военной жизни, чувствовал себя таким одиноким; и он был отчаянно влюб… Нет!

Это невозможно, это отвратительно, это было слишком просто для объяснения того, что происходит в его мозгу, что пульсирует в его руках.

— Выпьем еще? — автоматическая защита. Но она приняла ее за автоматическую вежливость. Бармен подошел, отошел.

— Миры пяти Галактик, — повторила она. — Удивительно. Мне всего двадцать шесть лет.

Глаза ее остановились на чем-то невидимом, она еще не выпила и половины первой порции.

— В вашем возрасте Китс уже был мертв.

Она пожала плечами.

— Это странное время. Оно так быстро и внезапно выдвигает героев и так же быстро и внезапно убивает их.

Он кивнул, вспомнив о полдюжине певцов, писателей, которые в конце второго или в начале третьего десятилетия своей жизни объявлялись гениями, чтобы исчезнуть через год-другой. Ее репутация удерживается очень долго.

— Я принадлежу своему времени, — сказала она. — Я хотела бы вырваться за его пределы, но время не пускает меня, — руки ее оторвались от гладкой поверхности стекла. — Вы в армии должны испытывать то же самое, — она подняла голову. — Дала ли я вам то, чего вы хотели?

Он кивнул. Легче было солгать жестом, а не словом.

— Хорошо. Теперь, генерал Форестер, расскажите мне о Вавилоне-17.

Он оглянулся в поисках бармена, но сияние вернуло его взгляд к ее лицу: сияние оказалось просто ее улыбкой — краем глаза он принял эту улыбку за вспышку света.

— Возьмите, — сказала она, пододвигая к нему свой второй стакан. — Я еще не кончила первый.

Он взял его, отхлебнул.

— Захват, мисс Вонг… Это связано с Захватом.