Вавилон

В лицо вошедшим пахнуло затхлостью подземелья: воды Евфрата просачивались сквозь кладку, разъедая обмазку, узоры плесени расползлись по стенам темницы.

Нанаи едва не задохнулась в спертом воздухе и в страхе попятилась к двери.

Певец подхватил ее под руки и подбодрил:

– Смелей! Тот, что лежит на соломе, тоже дышал когда-то кристально-чистым воздухом, принесенным силою ветра с Серебряных гор, с горделивых вершин Тавра.

Она ничего не ответила на язвительные слова – ее вдруг так затрясло, что связка ключей на колечке, в два ряда усыпанном изумрудами, громко звякнула.

Погружавшееся в безмятежный сон сердце узника откликнулось на этот звук. Мгла перед глазами поредела с появлением чего-то непривычного. Устига ощутил это еще не совсем угасшим инстинктом – тем, что останавливает слепца на краю пропасти.

Когда Нанаи с певцом приблизились к нему, губы Устиги шевельнулись, но певец предупредил его вопрос. Он склонился над узником и, поднеся перстень к чахлому свету каганца, сказал:

– Князь из далекого персидского края, я принес тебе дар от твоего повелителя.

– Элос! – вырвалось из груди узника.

Элос, персидский лазутчик? Нанаи попятилась к двери, ища глазами стражников.

– Ах, у него горячка, не удивительно, что он бредит о своих друзьях… – лукаво усмехнулся певец и, взяв исхудалую руку Устиги, надел ему на палец перстень, в котором каплей крови пламенел драгоценный камень рубин из страны Офир, страны ясновидящей Балкис-Македы из Савы. Согласно поверью, этот камень оживлял кровь в теле, спасая человека от смерти.

Певец тихонько шепнул Устиге:

– Мир близко, мужайся!

Устига пришел в себя.

Искра жизни трепетом пробежала по его изможденному телу. Вцепившись костлявыми пальцами в отвороты мантии, в которую был облачен музыкант, он взмолился:

– Скажи, кто ты!

– Певец, – ответил тот невозмутимо, – а этот перстень посылает тебе твой господин… непобедимый Набусардар, – в знак вечной дружбы, залогом жизни. Притронься к нему, он с рубином. Притронься, и ты почувствуешь, какой он горячий и влажный. Он вернет кровь твоим жилам.

Устига разжал пальцы и упал навзничь.

– Он совсем обессилел, любезная госпожа. Чего доброго, не сегодня завтра помрет в этой берлоге. Если хочешь спасти Набусардара, вели перенести персидского князя в светлую комнату да пошли к нему лекаря и ухаживай за ним. Насколько я знаю, однажды он спас тебе жизнь. И кажется, случилось это у опушки Оливковой рощи. Похоже, тогда ты любила Устигу и восхищалась красотой его духа, сердцу твоему грезилась его ласка, слух жаждал его песни… Вот послушай…

И он исторг из струн мелодию, которая больно отозвалась в душе Нанаи, девушка едва устояла на ногах.

– Сжалься, певец. – Она закрыла лицо руками и повернулась к двери.

– Когда-то ты любила его, и Энлиль не забыл этого. Когда-то ты приняла помощь Устиги и позволила ему вернуть тебя к жизни. А теперь, когда душа его покидает тело, ты не шелохнешься, слова доброго не скажешь. Неужто ты так ослеплена тем, другим? Помни, боги бывают и справедливыми!

В подземелье слышались лишь тихие всхлипывания Нанаи и шуршание гнилой соломы.

– Кто это скрывается за тобой, гонец? – спросил Устига, вглядываясь в тень на стене у двери.

– Женщина, князь. Волею богов и Набусардара она пришла утешить тебя. Боги и Набусардар послали ее, ибо перст Набу в Книге судеб начертал этой красавице из красавиц пребывать меж двух мужей, наподобие пропасти, разделяющей две скалы, и лелеять в сердце двоих, как лелеет и поит влагой земля сросшиеся корни мандрагор.

– Кто открыл тебе это и кто ты сам? – прошептала Нанаи в ужасе.

– Певчий и гонец Набусардара! – усмехнулся таинственный гость. – Ты удивлена, богиня любви, как Набусардар послал тебя в это нечеловеческое обиталище утешать несчастного? Как он решился пожертвовать тобою? Ах, досточтимая госпожа, богиня любви! – Он тронул пальцами струны, и темница наполнилась волшебными звуками. – Когда нам самим грозит смерть, о других мы не думаем… Таков и Набусардар.

Так вот оно что, думала Нанаи. Боги угрожают избраннику ее сердца смертью. Потерять единственного, кто остался у нее в целом мире? Дать погибнуть тому, в ком сейчас так нуждаются? Нет, этого не должно случиться!

Не будь стражи у приоткрытых дверей, не будь свидетеля в лице этого кудесника, она пала бы на колени с мольбой:

– Смилуйся, Энлиль, и ты, Иштар, не оставьте меня на стезе моей!

Она приблизилась бы к ложу из гнилой соломы, на которой бессильно разметались руки, некогда врачевавшие ее пронзенное стрелою плечо, и молвила бы слово раскаяния. Быть может, в ответ она услыхала бы спасительное для Набусардара слово прощения…

Но этот старец… Нанаи украдкой взглянула на музыканта. Этот старец, дьявол или искупитель, все перебирал и перебирал гибкими пальцами струны, и те то нежно трепетали, то издавали яростный рокот.