Дело в том, что Шульгин, как очень эмоциональный человек и при этом очень искренний, сам переживал эволюцию своих собственных наблюдений; переехал он границу в совершенно восторженном настроении; затем это настроение стало понемногу падать; я его увидал много раньше появления книги, и тогда уже он признавался мне, что вводит поправки в свои выводы. Все это довольно понятно; ехал он в Россию полный воспоминаний 20-го года, когда было видно только одно продолжающееся разложение, и материальное, и моральное, когда можно было думать, что Россия погибает; к своему изумлению, он столкнулся с обратным и новым процессом морального и материального восстановления. Все его приятно поражало: и то, что закипало оживление в экономической жизни, и то, что никто не поддерживал большевистских идеалов и мечтаний, и то, что в разговорах на улицах их перестали бояться, и
Когда я его видел, то он уже несколько сомневался в полной точности своих впечатлений, которые служили для него только поводом осмысливать ту перемену, которая происходила в России; Вы совершенно правы, отмечая, что его разговоры, приведенные в книге, есть только способ излагать свои собственные мысли; это не есть полная ложь и выдумка; это только комбинация; он соединял в одно разговоры с разными лицами и в разное время, придавал им логическую стройность и литературную ясность и вводил в русло собственных представлений. Все, что он вкладывает в уста своих слушателей, все было сказано только по разным поводам и в разное время, и его собеседники явились как бы сводным политическим портретом того нового типа деятелей в России, в которых он видел Россию будущего и главных деятелей предстоящего переворота. В его книге очень нетрудно отличить тех персонажей, которые являются реальными людьми, дающими материал для наблюдений, и тех собеседников, с которыми он рассуждает и устанавливает понимание своих наблюдений. Первое — сама жизнь, а второе — общая теория и политика. К моменту появления книги непосредственные впечатления все более и более забывались и отходили на задний план; под влиянием расспросов и допросов, с которыми на Шульгина накинулись все эмигранты, требуя от него не картин, а выводов, при этом непременно выводов в том направлении, в котором им хочется, наименее интересная часть книги, т. е. рассуждения, поневоле вылезали на первое место; если бы он еще замедлил с печатанием своей книги, то она бы вышла еще слабее, так как рассуждения совершенно заслонили бы впечатления, а, вернее, и вовсе не вышла бы…»[484]
В октябре 1927 года в русской зарубежной прессе разгорелся скандал.
8 октября в «Иллюстрированной России» была напечатана статья Владимира Бурцева «В сетях Г. П. У.», разоблачавшая «Трест».
В тот же день газета «Последние новости» писала: «Эта поразительная проделка, жертвой которой стал в данном случае опытный политический деятель, — иллюстрирует ту опасность, которой подвергаются люди, пытающиеся из эмиграции „сделать революцию“ в России: опасность стать игрушкой в руках врага и погибнуть бесцельной жертвой, не добившись ничего, кроме собственного разочарования».
Берлинская газета «Руль», издаваемая кадетами, была наиболее принципиальной в оценке: «Но самым печальным и самым страшным во всей этой сенсации, безусловно, является злобная книга Шульгина „Три столицы“, излагающая его впечатления от провокаторской поездки. Рукопись книги была предварительно отослана в Москву на просмотр ОГПУ, где она и была проредактирована.