Василий Шульгин: судьба русского националиста

Как заметил сменовеховец Н. В. Устрялов, происходила «национализация Октября». Сменовеховство было новым течением в эмиграции, нацеленным на сотрудничество с Москвой, эволюционный перехват власти у коммунистов.

Вскоре после Локарнских договоров и вступления Германии в Лигу Наций, при абсолютной поддержке главнокомандующего рейхсвером генерала Г. фон Секта был заключен договор о дружбе с СССР. Германия стремилась сохранить баланс сил.

Глава тридцать четвертая

Шульгин едет в Советскую Россию. — МОЦР демонстрирует свои возможности. — СССР — та же Россия, только хуже. — Снова «еврейский вопрос». — Выпуск книги о путешествии

Итак, 23 декабря 1925 года 48-летний гражданин Иосиф Карлович Шварц, высокий мужчина с пышной седой бородой, курчавившейся возле ушей, перешел советско-польскую границу в сопровождении сотрудника «Треста» Ивана Ивановича (офицер ОГПУ Михаил Иванович Криницкий). Затем уже под именем Эдуарда Эмильевича Шмитта в сопровождении Антона Антоновича (офицер ОГПУ Сергей Владимирович Дорожинский, бывший товарищ прокурора Киевского окружного суда Н. Н. Чебышева) на поезде доехал до Киева и поселился в скромной гостинице «Бельгия».

Шульгин (это, конечно, был он) совершил большое путешествие по трем главным советским городам и был поражен как увиденным, так и большими возможностями «Треста». Вернувшись в Сремски Карловцы, он написал книгу «Три столицы», в которой изложил свои впечатления. Она стала сенсационной.

Вот ее основные выводы: «Позднее я понял, что это вообще самая краткая характеристика современной России: все, как было, только хуже»^[469].

И еще: «Когда я шел туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть»^[470].

По сути, эта книга — большой яркий репортаж человека, выглянувшего из эмигрантского Зазеркалья. Читать ее сегодня — словно читать старые газеты: некогда живая ткань жизни высохла, пожелтела и не слышна. Необходимы усилия, чтобы уловить тот некогда сильный голос. В этом смысле «Дни» гораздо живее, потому что трагичнее.

«Три столицы» для нас интересны прежде всего прогнозами Шульгина, а не делами «Треста», тем более что никаких особых «дел» и не было. Василий Витальевич прошел по старым своим путям, посмотрел на себя прежнего и отбыл восвояси. Прежний Шульгин был представлен в виде фотопортрета в Музее революции в Зимнем дворце как депутат Государственной думы и вообще «бывший». Единственное, что останавливает внимание на этой встрече двух Шульгиных, — оценка старшего Василия Витальевича: «Этот господин был мне скорее несимпатичен и во всяком случае очень далек от меня»^[471].

В приведенных словах угадывается некое раскаяние.

Однако с других страниц книги слышится бодрый голос.

«— Эдуард Эмильевич. Вот вы — белые, или, скажем, мы — белые, боролись. Боролись, скажем, героически, до последних сил. Но проиграли. Ведь проиграли, Эдуард Эмильевич?

— Это как сказать. В борьбе оружием мы проиграли. В борьбе идей мы не проиграли. Во всяком случае, мы свою идею вынесли из боя, сохранили, и я думаю, что она постепенно завоевывает мир. По крайней мере фашизм, который сейчас является противником коммунизма в мировом масштабе, несомненно, в некоторой своей части есть наша эманация»^[472].

Здесь надо повторить, что тогдашний фашизм означал волевое национальное начало, но никак не то, что потом выразилось в германском национал-социализме. Ведь фашистом в те годы называли и Столыпина («первый русский фашист»), и президента США Франклина Д. Рузвельта — за решительную борьбу с последствиями экономического кризиса.

И вот что подчеркнем особо: в каком-то смысле Шульгин, говоря о культурной отсталости России от стран Запада, предвосхищал знаменитую речь Сталина от 1931 года о необходимости догнать передовые страны за 10 лет, «иначе нас сомнут». Наш герой подчеркнул, что западные культурные достижения стучали в дверь России «не клюкой подорожной, а рукоятью меча».

Конечно, в книге есть и «еврейская тема».

«Лица? Я ничего до сих пор не сказал о лицах.

Какие у них лица?

Боже мой, теперь, когда я это пишу, они уже слились в какой-то общий фон. Я не помню отдельных лиц.

Но общее впечатление: низовое русское лицо, утонченное „прожидью“.

Объяснюсь яснее.

Тонких русских лиц здесь почти нет. Если лицо тонкое, то оно почти всегда — еврейское.

Конечно, в этом вопросе важно „не пересолить“. Тонких русских лиц всегда было маловато. Я хочу сказать: тонких тонкостью черт. Процент таких лиц у нас всегда незначителен сравнительно с Европой.