Василий Шульгин: судьба русского националиста

Жизнь в Чехии была спокойной, чехи хорошо относились к русским эмигрантам, помня, что одной из стратегических целей Российской империи в мировой войне была государственная независимость Чехии. Шульгин познакомился с премьер-министром Чехии Карелом Крамаржем, который был женат на русской и слыл русофилом. Благодаря Крамаржу русские эмигранты получили большую поддержку, в частности, финансирование русской печати в Европе шло преимущественно из Праги. Чехословацкие власти привлекали в страну русских ученых, экономистов, инженеров, агрономов, писателей, театральных деятелей и молодежь — для получения образования за счет государства. «Русская акция» финансировалась из государственного бюджета, была организована широкая помощь беженцам — от материальной поддержки нуждающихся до выделения средств на развитие культуры, образования, медицинскую помощь. Русским студентам предоставлялась возможность завершить образование. В Праге были открыты Русская гимназия, Русский народный университет, Русский юридический факультет, Русский институт сельскохозяйственной кооперации, 11 научных обществ и учреждений. Обучение шло на русском языке и по программам, существовавшим в Российской империи. Вели обучение известные профессора.

В Праге Шульгин восстановил сотрудничество с академиком Струве, который кроме преподавания редактировал переведенный сюда журнал «Русская мысль». Показательно, что в домашнем кабинете Петра Бернгардовича было вывешено предупреждение: «Здесь о примирении с революцией разговаривать воспрещается». У обоих членов деникинского Особого совещания и врангелевского Русского совета было много тем для обсуждений, но ни о каком примирении не могло быть и речи. Оба в душе были галлиполийцами.

Шульгин пробыл в Праге до конца 1922 года и перебрался в Германию, где у него обнаружился земляк-киевлянин — полковник Клименко. Этот Клименко на самом деле был этническим немцем, жил в Берлине и оказывал юридические услуги русским эмигрантам. За два доллара он организовал визу Василию Витальевичу и Марии.

О материальном положении нашего героя дает представление следующее описание: «И мы поехали. Багаж у нас был такой. Огромный мешок со всем нашим имуществом, где носильные вещи были перемешаны с тарелками и стаканами. Я об этом пишу потому, что мешок этот куда-то заслали, и я его насилу разыскал. Чиновник потребовал открыть мешок. Я развязал. Он сунул туда руку. Закричал и вынул ее окровавленную. Мешок бросали, стаканы разбились, он порезал руку и стал, естественно, возмущаться. Я извинился и объяснил:

— Мы русские беженцы. Тут все наше имущество. Я не знал, что моя жена напихала туда стаканы, иначе я бы вас предупредил.

Немец вошел в наше положение, и инцидент был исчерпан»^[450].

Они поселились в пансионате под Берлином, в городке Биркенвердер. С долларами в кармане можно было жить, так как курс немецкой марки ежедневно падал, а доллара — все время рос.

Однажды Струве пригласил Шульгина на встречу с прибывшими из Советской России высланными с так называемым «философским пароходом» интеллектуалами Н. А. Бердяевым, А. С. Изгоевым, И. А. Ильиным, С. Л. Франком. На встрече еще присутствовали И. М. Бикерман, Г. А. Ландау. Было что-то похожее на старую Лигу русской культуры образца 1917 года.

Говорили о значении Белого движения, тем более что прибывшие не понимали его значения.

И чем же было Белое движение, целью или только средством?

Каждый видел в нем свое. Для Ильина главным была моральная правота белых, для Изгоева и Франка главным было более глубокое толкование — внутренний разлом русской культуры. Бердяев, сильно волнуясь, стал страстно упрекать сторонников Белого движения в «безбожии» и «материализме». По его мысли, ниспровергнуть большевизм силой невозможно без осознания его духовных источников, без религиозного покаяния и духовного возрождения русского народа.

Но об этих речах Шульгин не вспоминал, зато почти дословно привел слова Бикермана: «„Говорят много о еврейских погромах в России. Да, погромы были, и это ужасно. Но как могли они не быть после того, что произошло. Уничтожили династию, уничтожили дворянство, уничтожили духовенство, купечество и промышленный класс. Принялись за зажиточных крестьян, прозванных кулаками. На очереди середняки, а бедняков загоняют в колхозы. Примите во внимание, что все эти категории были по преимуществу русские, а евреев в них не было. Каким же образом одни евреи могли избежать погромов после того, как совершился один великий русский погром…“

Быть может, впервые еврей сказал такие слова. Его речь произвела громадное впечатление на слушателей»^[451].

Почему он вспомнил только Бикермана, хотя «еврейский вопрос» на той встрече не был главным?

Наверное, в старости, когда Василий Витальевич диктовал воспоминания Р. Г. Красюкову, он просто устал от обвинений в антисемитизме и собственных объяснений, да и Белое движение давно сошло со сцены.