Василий Голицын. Игра судьбы

Смутно было на душе у царевны. Словно кто-то невидимый давил и давил на нее, пытаясь согнуть, сломить. Все ее естество противилось этой поездке. Ибо там ее ждало невиданное унижение, нет, такого ей еще не приходилось испытывать. Но все вело к тому, она оказалась на краю. Все, чего ей удалось добиться за семь лет ее правления, вся та высота, на которую она забралась, вся она оказалась зыбкой, шаталась под нею, готовая вот-вот обрушиться.

Федора вырвали из ее объятий, грубо, неслыханно обошлись с нею, бесцеремонно попрали ее достоинство правительницы, ворвались в палаты и повязали на глазах ее любима. Она скрипела зубами от бессильного гнева, от отчаяния, от беспримерного унижения. Все тщетно.

— Ты, государыня царевна, не серчай, — бубнил князь Прозоровский. — Знамо дело, вышло неладно. Но тебе лучше покориться. Великий государь Петр Алексеевич порешит по справедливости. Я ему толковал, что великое огорчение твоей милости сей захват причинит. А он только ногою топнул. Она, говорит, и не того заслуживает. Ну как с ним спорить, уж больно он осерчал, как пришлось ему к Троице скакать ночною порою. Умыслил ведь твой Федор противу него зло.

— Не было сего! — выкрикнула Софья в отчаянии, — не было! Навет то тех, кто восхотел нас с братом поссорить!

— Вот ты ему, государыня, все и выскажи, его царскому величеству, он поймет.

— Не поймет он ничего! Он решил меня извести и власти лишить.

— Сие по справедливости делается, — осторожно выговорил князь Прозоровский. — Ты, государыня царевна, поцарствовала, сколь тебе было отпущено по малолетству братьев твоих, а теперя, коли они вошли в возраст, тебе должно подвинуться и бразды им отдать.

— Не хочу я! — в отчаянии снова выкрикнула царевна. — Он норовит упрятать меня в монастырь.

— И то дело. Ступай, ступай, государыня, без лишнего, куда повелит. Мыслимо ли противу царя, супротив его воли идти?

Софья не нашлась с ответом, только рукою махнула, и князь вышел.

— Великая государыня, какую карету прикажешь подать? Ту, иноземную, что с позументом? — справился конюший.

— Кою попроще, с четвернею, — хмуро ответила Софья.

— Скороходов надобно ли?

— Не наряжать никого. Со мною комнатные, дюжина, да рота конных стрельцов — более никого. Из поварни оба повара с поварятами. Остальными Егоровна распорядится, она ведает нужду в походе.

Все естество ее продолжало противиться этой поездке. Хоть бы что-нибудь стряслось: ураган ли, землетрус, градобой. Она мысленно обращалась ко святым угодникам. С молением наслать некое происшествие. Пока шли сборы, скользнула в моленную и истово била поклоны Богородице «Умиление». Неужто не выручишь, неужто отдашь меня на терзание свирепому Петру, Петрушке… Жду милости, — пощади меня, Матерь Пресветлая, заступница жен.

Светел, надмирен был взгляд Богородицы. И было в нем обещание, иль то показалось царевне. Бережно прижимала она к себе божественного младенца Иисуса. Хоть бы знак подала, думала царевна, ведь все она в силе и славе содеять может. Но по-прежнему взор Присно девы был устремлен поверх земной суеты.

Кого еще просить, размышляла царевна. Кто еще в силе? И перешла к иконе Николая Угодника с житием. Глядел сурово великий угодник из Мир Ликийских. И помнилось Софье в этой его суровости некое осуждение. Муж он, думала она, не желает сострадать жене, а может, и грешность мою ведает…

Ушла в смятении. Явились сестры — провожать. Они втайне завидовали ей, а она была их заступницей, защитницей пред боярами, сетовавшими на расточительство царевен, на их зазорное поведение, дошедшее и до посадских.

— Ты, Софьюшка, смири гордыню, авось он и смилостивится, — посоветовала Екатерина.

— Да что ты смыслишь! — напустилась на нее Софья. Желание сорвать на ком-нибудь свою досаду, гнев, унижение переполняло ее: — Он милости не ведает, он всех нас, Милославских, ненавидит и хочет извести.

— Не перекоряйся ты с ним, — посоветовала Марфа, — он и утихомирится.

— Как же, утихомирится он, — с сердцем отвечала Софья. — Там с ним мачеха, она всех нас, царевен, на дух не переносит. А особливо меня, как правительницу.

— А что бы тебе, сестрица, покориться ему да и сложить с себя бремя правления, — вкрадчиво посоветовала Екатерина. — Тишком да ладком.

— Тишком да ладком! — передразнила ее Софья. — Меня войско желает видеть во власти, стрельцы мои, надворная пехота.

— Кабы все вступились за тебя, — сказала Марфа. — Да выступили согласно. Молви им слово.

— Третьего дни уж молвила, — уныло проговорила царевна. Но неожиданно под действием слов сестры что-то в ней вострепетало. То был, наверное, последний всплеск надежды.

Она призвала думного дьяка Никифора, что был при ней как бы начальником канцелярии, приказала: