Василь Быков: Книги и судьба

На этот счет существуют разные мнения. Одни считают, что, работая в излюбленном жанре экзистенциалистов, Василь Быков таким образом укреплял свои позиции в этом философско-литературном движении. Другие, как Сергей Дубовец, написавший предисловие к первому изданию «Ходоков», находит, что быковские притчи — это скорее всего просто «сказки для взрослых»:

[Его] притчи — это такие сказки для взрослых, где на белорусской ментальной основе (надейся на лучшее, готовься к худшему) даются порой совсем абстрактные схемы того самого плохого, что может случиться с неразумным человеком и недальновидным народом. Притчи Быкова — как талисманы. Причем создаются они в гораздо более доступной форме, чем ранняя быковская литературная классика[387].

Несмотря на то что в целом я согласна с духом вступительной статьи Дубовца, некоторые слова как его статьи, так и тех, кто вопрошает, зачем Быкову понадобилось на старости лет менять так круто жанр своей прозы, побуждают напомнить, что писатель — существо творческое, вдохновение которого не программируется читательской публикой, даже самой любимой и преданной писателю.

Впрочем, рискну высказать и еще пару соображений. Они касаются как объективных, так и субъективных обстоятельств обращения Быкова именно к этому жанру.

Из объективных, я думаю, немалое значение имело то, что писатель оказался не только вырван из привычной ему среды, но и разлучен со своими архивом и библиотекой — не возить же их за собой из одного европейского города в другой. Постоянного же пристанища у Быкова не было. В таких непривычных условиях ему, видимо, трудно было взяться за какое-нибудь большое произведение.

Из субъективных обстоятельств… Он ведь много уже чего написал в крупных жанрах. При том, что основу значительной части из них — прав Адамович! — действительно составляла притча. Только до нее, до этой притчи, читателю надо было дочитаться.

Вполне возможно, что писатель почувствовал себя вправе идти теперь напрямик. Вспомним знаменитое пастернаковское: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту».

Вспомним и то, что горячо любимый Быковым Лев Толстой, освоивший все мыслимое и немыслимое писательское мастерство, под конец жизни писал поучительные рассказы для крестьянских детишек.

К тому же Быков был уже немолод, быть может, с остротой ощущал, что недолго ему осталось. И надо успеть, успеть…

У него была одна интересная особенность — только доведя до предела свое мастерство в каком-нибудь из жанров, он начинал искать другие пути для самовыражения и тогда оставлял этот жанр на некоторое время. Однако, когда он возвращался к нему, получался шедевр. Так вышло с его романом «Полюби меня, солдатик».

Так же вышло и с его последней работой — «Доўгая дарога дадому», 2003[388] («Долгая дорога домой», 2005)[389], ради которой он, видимо, все-таки оторвался от притч и которая проявила еще одно качество автора: несмотря на его общее недоверие к мемуарному жанру (мы поясним эту фразу в следующей, последней главе), а также тяжелую, прогрессирующую болезнь и операцию, написана она значительно и блестяще. Валентин Тарас (1930–2009), друживший с автором почти полвека, был удостоен просьбы Василя Быкова выполнить перевод мемуаров на русский. В дополнение к белорусскому изданию Быков вручил Тарасу 30 черновых новых главок, которые тому предстояло обработать и «вставить» по своему усмотрению в существующий беловой белорусский текст. «Работа над переводом была горькой: я приступил к ней сразу после похорон Василя, с острой болью утраты, которая долго не давала сосредоточиться»[390]. Далее Валентин Тарас подробно рассказывает о трудностях своей работы, связанных не только с тем, что мемуары были написаны смертельно больным человеком, работавшим в изгнании без архивов, торопливо и без перечитывания написанного. Тарас, опытный переводчик, также хорошо знал, что любой перевод в целом не должен оставаться подстрочником, то есть он меняется в художественном отношении, теряя общую стилистику оригинала и приобретая облик другого языка. Это прекрасно знал и Быков, сам немало намучившийся с переводами и давший авторское благословение переводчику на перевоссоздание текста. Тарас, будучи благодарным за предоставленную свободу, тем не менее оговорил главное: