Женщина начала плакать. А Азевич сидел молча, думал. Да и что мог он сделать, как утешить людей. Может быть, так и следовало поступать, а возможно, нужно было иначе. Как понять сейчас, кто виноват. Виновата война и человеческая жестокость, ненависть и непримиримость, которые разрывали человеческие души. Стреляли, уничтожали, били — не сильно разбирались, тупо-безрассудно — только лилось бы побольше крови и своей, и вражеской. Хотя разве это пришло только с войной? Разве до войны было не так… Свои со своими начали давно воевать и делали это с немалым успехом. Не зря ж поговаривали: «Бей своего так, чтобы чужой боялся». Чужих вот не сильно испугали, а своих побили. Целые горы трупов. Теперь, услышав эту историю на ночной дороге, он полностью понимал этих местечковых учителей и их заботу о своих детях. Понятно, что любовь к детям, а не желание прислужить немцам стала причиной их противостояния партизанам. Но захотели ли это понять партизаны? Ослепленные своей целью, возможно подогретые командирским окриком, убили и тех, и других. Ведь все и доброе, и дурное спишет война[283].
Быков подводит своего главного героя к пониманию того, что в чем-то существенном две столкнувшиеся тоталитарные системы не слишком разнятся друг от друга. В этом отношении показательно, что Дашевский, бывший первый секретарь райкома партии, то есть человек номер один в районе при большевиках, при немцах возглавил главный полицейский участок[284]. Азевич не раз задумывается над тем фактом, что фашисты, партизаны, а перед ними большевики и созданные ими Советы — все они постоянно навязывали свою волю крестьянству.
Память постоянно возвращает героя Быкова к прошлому и дает предельно точную картину того, каким образом коллективизация сначала пропагандировалась в Беларуси, потом была насильно навязана населению и какие последствия провала этой не просто утопической, а криминальной идеи преследовали его земляков. Так, в начале кампании партия рассчитывала главным образом на силу собственного внушения. Пропагандисты и агитаторы типа Зарубы искренне пытались убедить крестьянство поменять свое исконное мировоззрение на мировоззрение пролетариата. Белорусские крестьяне, однако, не проявили интереса к этому чуждому для их менталитета призыву:
Егор уже знал, что Заруба происходил из потомственной семьи витебских рабочих. А тут сплошные жители села — бедняки и середняки. Ну как ему, рабочему, звать людей к колхозной жизни. Не понимают его деревенские. Почему — этого Егор понять не мог. Сколько их ни призывали к строительству лучшего, богатого колхозного житья — не шли на него, упирались, в колхозы организовывались с огромной неохотой, только под нажимом партийцев[285].
Вскоре после того, как первые попытки организовать колхозы потерпели крушение и идея стала заметно бледнеть, спасать ситуацию было призвано НКВД; роль этой организации — поддерживать новый порядок — не изменилась и после того, как процесс коллективизаций был худо-бедно властью закончен.