Вашингтонское убийство

— Да, немножко. Пробормотал что-то — в том смысле, что ему так неловко, и он сам не понимает, как это вышло, и пусть его оставят одного, все будет в порядке. Говорил он чуть слышно, глаза у него закрывались сами собой. Никто не заметил — ни мы, ни он сам,— что у него глубокая царапина на руке, повыше запястья. Понимаешь ли, на этих самых кустах здоровенные шипы. Вот в эту царапину, безусловно, и попала инфекция.

Напряжение, с которым она обдумывала каждое его слово, было явственно ощутимо — казалось, оно доступно слуху, как звук.

— И никто не обратил внимания, что у него на руке царапина?

Во взгляде, который метнул на нее Чивер, отразились весьма разнообразные чувства: видно было, что он раздражен бесконечными расспросами, а в то же время его восхищает эта настойчивость и забавляет несоответствие между хрупкой женственностью ее облика и энергичным напором.

— А знаешь.— проговорил он беспечно,— тебе бы называться не Сарой, а Дианой. Так и вижу тебя на пьедестале — с луком и колчаном со стрелами. Богиня-охотница, прелестная и беспощадная. Мраморная статуя.

— По временам я и вправду чувствую, что превращаюсь в мраморную статую,— с горечью проговорила она.

— Ты действительно любила его?..

— Да, по-настоящему.

— Бедная девочка! Мне так жаль, Сар...

Узкой рукой она сделала легкий жест, выражающий дружеское понимание.

— Прости меня. Джерри. Ты так терпелив со мной. Я тебя долго не задержу. Так мы говорили насчет царапины.

— Насчет царапины,— повторил он.— Никто из нас ее не заметил. Она была под рукавом пиджака. Никому и в голову не пришло туда заглянуть. Мы просто укрыли Тома одеялом и оставили его на кушетке — не тащить же было его в комнату для гостей, чтобы чужие увидели его в таком состоянии. Мне тоже пришлось изрядно выпить в тот вечер, так что утром я заспался— была суббота. И только часов в десять, за кофе, я вдруг вспомнил про Тома. Пошел в ту комнату, где он лежал, а его там нет. Клифтон, наш дворецкий, рассказал мне, что Том проснулся рано и вызвал такси и что вид у него был очень скверный. Немного спустя я позвонил к вам домой, спросил Тома, как он себя чувствует. Голос у него был куда бодрей. Он извинился за беспокойство, сказал, что сам не понимает, как его угораздило столько выпить,— вчера ему все казалось, что голова у него раздувается, как воздушный шар. Еще он сказал, что, должно быть, схватил в саду ревматизм — суставы и шея залубенели, как перестоявшийся тоффи[4]. Ты же знаешь, он любил старинные фермерские словечки.

Она медленно наклонила голову в знак согласия.

— А он ничего не говорил про эту царапину на руке?

— Нет, в тот момент ничего. Потом пришла Этель, и я ей все рассказал. Она забеспокоилась. Говорит, как бы Том не простудился насмерть — ведь он столько времени пролежал на сырой земле,— и чтобы я непременно сегодня же зашел его проведать. Я в тот день играл в гольф в «Горящем пне», а обратно поехал через Джорджтаун и зашел к вам. Открыла ваша горничная и говорит, что мистер Бэртон плохо себя чувствует и никого не велел принимать, но я все-таки поднялся к нему наверх и вижу, он лежит пластом и у него явно жар. Он сказал, что шея уже совсем не сгибается, что до сих пор ему не хотелось звать врача, но, пожалуй, надо бы.

— Ну, а что же насчет царапины на руке?

— Вот-вот, я как раз к этому подхожу. Я заметил, что он все время трогает правую руку, посмотрел и вижу: повыше запястья глубокая царапина, а кругом покраснело и распухло. Он мне сказал, что утром промыл ее, но толку никакого.— Тут Чивер шумно вздохнул, словно показывая, что его утомило столь длительное напряжение памяти.— И тогда до меня дошло: ведь те же симптомы были у нашего садовника, когда тот заболел столбняком: жар, шея не гнется, кожа вокруг царапины воспалена. И я не стал терять времени. Мне было известно, что Том и Фред друг друга недолюбливают, так что я спросил, не вызвать ли мне его постоянного врача, а он говорит — никакого врача у него нет, он уже сколько лет докторам не показывался, и чтобы я вызвал Фреда. Даже пытался пошутить: мол, Фред наблюдал его с первой минуты и было бы глупо менять врача в самый интересный момент. Мне это запомнилось, потому что он засмеялся, но лицо у него сразу же искривилось, и он сказал, что ему больно смеяться. В общем, Фред тут же приехал, ввел ему сыворотку и дал снотворное. Сказал, что положение очень серьезное, и несколько дней, пока Том не выкарабкается, у его постели должны круглосуточно дежурить сиделки. Он позвонил к себе в больницу...

— Минуточку, Джерри, извини. Когда Фред вводил сыворотку, он верил, что это спасет Тома?

— А как же! Полагаю, что верил. Правда, насколько я могу припомнить, он этого не говорил, но уж, конечно, мы никак не думали, что Том умрет. А куда ты, собственно, клонишь?

— Просто хочу представить себе всю картину. Ладно, дальше, Джерри.