Ваше Благородие

Лёшка лежал с другими ранеными в самом большом шатре, упёртым ушлым Цыганом неизвестно у каких разинь. Сейчас их тут было внутри трое, остальные с лёгкими ранениями находились среди своих товарищей. Лежать безвылазно на одном месте никому не хотелось. Вчера только отсюда сбёг уже оправившийся от ран Петар. И соседями у Алексея были посеченный Живан да ещё хромой Потап. Последний уже было выздоровел, но, видать, занёс в рану на ноге грязь, и её снова пришлось резать и чистить.

– Как только дохтор ногу не отпилил? – с содроганием вспоминал кадры из посещения армейского лазарета егерь. – При мне «вжик, вжик» – одному ногу, а другому руку отрезали, ужасть просто, ваше благородие!

– Это даа! – кивнул Егоров. – Тут проще бывает отрезать, чем потом всего в землю закапывать. Сам же знаешь, Потапка, как мушкетная пуля кости при ударе мозжит. Всё в месте попадания свинца потом размолото бывает.

– Ох, не дай бог, Ляксей Петрович, во время боя-то о том не думается вовсе, да зато потом, как уже насмотришься на всё это. Вот ведь где страх-то! Да и правильно мужики говорят, не нужон ты никому инвалидом-то, лучше уж это самое чик и всё, лишь бы сразу, без мучений!

– Да хватит тебе уже причитать, – проворчал Живан. – Живой сам и то ладно. Меньше бегать будешь, говорили же тебе – береги рану!

В это время откинулся полог, и в шатёр заглянул дядька Матвей. Никитич оглядел всех и таинственно подмигнул командиру.

– Ляксей Петрович, тама начальство к нам пожаловало, опять его высокоблагородие из баронов, смурной весь какой-то, сюды идёт.

Лёшка сморщился, как от зубной боли, и машинально огляделся вокруг. Спрятаться было некуда. Придётся опять принимать выволочку от недовольного начальства. В прошлый раз фон Оффенберг ни в чём себе не отказывал, ругая «самонадеянного, глупого мальчишку, которому, похоже, слишком рано дали офицерский чин и доверили к тому же ещё и целую команду отборных стрелков». Пришлось даже выносить на чистый воздух других раненых, «чтобы те пока проветрились» и не слышали, как чихвостят их уважаемого командира. Со всем сказанным неожиданно эмоциональным Генрихом Фридриховичем Лёшка был, конечно, согласен. Кинулся он с тройкой егерей против конного отряда глупо и неосмотрительно, но вот анализируя всё уже в сотый раз «и положа руку на сердце», признался самому себе – повторись такое опять, и снова бы он не удержался от мести. Правда, может быть, дрался бы лучше и не проглядел бы того прыжка резкого полусотника.

– Здрав будь, Алексей Петрович! – усмехнулся, щурясь в лукавой, усмешке господин подполковник, входя в егерский лазарет. Лёшка, побледнев, присел, а двое раненых попытались было выползти со своих мест.

– Лежите, братцы, лежите, я сказал! – приказал им барон и присел на чурбачок. – Да не буду я ругаться ныне, успокойтесь уже, – и подмигнул Лёшке.

– Чай всё уже услышал про себя в прошлый-то раз, да, прапорщик? Да и небось, не только ты «уши грел»? – и он поглядел с усмешкой на егерей. – Ладно, дело прошлое, для порядку надо такое иногда, чтобы своей башкой иногда думал, как настоящий командир, и за себя, и за своих людей. Всё, всё, всё, сказал же, больше не буду, – кивнул он, увидев, как все опять напряглись.

– Ладно, я что зашёл-то! Через два дня армия снимается и уходит отсюда в Бухарест. Тут в Журжи останется только небольшой гарнизон. Вам с интендантства я выхлопотал две подводы. С этим сейчас туго, и их то еле-еле нашёл, ну да о том ладно. В общем, скажешь о них своему Никитичу, он у тебя солдат ушлый, сразу же смекнёт, к кому там ему нужно обратиться. Да у него и самого уже давно там хорошая такая тропка набита, – и он опять улыбнулся.

– По поводу твоего последнего боя, где тебя чуть было не придушили! Тихо, тихо, прапорщик, не суетись, – усмехнулся барон, увидев, как возмущённо встрепенулся раненый. – Тебе сейчас никак нельзя дёргаться, а то ребро как надо не срастётся. Ну так вот, всего насчитали мы полтора десятка трупов у камышей, и десять из них были из беслы. Кстати, странно, ни у одного из них не было на головах традиционных этих волчьих шапок, зато вон все твои с серыми хвостами на картузах щеголяют. Ну да и пусть щеголяют, на то теперь отдельное разрешение от командующего для вас получено. В форме особой команды прописано это как отличительный знак, теперь до вас ни один комендантский патруль не докопается. Цени, Лёшка!

– Спасибо, ваше высокоблагородие, – пробормотал смущённо Лёшка.

– Спас-ибо, – словно пробуя на вкус это слово, повторил главный разведчик.

– Должен будешь, Егоров! Ладно, того джигита, которого вы, как бабочку, штыком пришпилили к коню, мы худо-бедно, а всё же допросили. Сам понимаешь, есть у нас свои методы молчунов расспрашивать, – и он чуть помрачнел, как видно, вспоминая что-то из неприятного.