Вас зовут «Четверть третьего»?

Правда, мечты об «опеле» придется оставить. Не хватит даже на дешевый «фольксваген», но все-таки это лучше, чем ничего.

Я спросил у профессора, кто же распорядился прикрыть нашу работу, чьи это там штучки.

Профессор помотал головой и ничего не ответил.

Случайно я услышал, как он кого-то ругал сквозь зубы самыми страшными немецкими ругательствами. А потом уловил, что нелестные выражения относятся к федеральному министру. И, конечно, поинтересовался, при чем тут министр. Он закричал на меня и ушел.

Я никогда не видел его таким. Вообще-то, я не очень позволяю на себя орать. Из-за этого и не работал долго на одном месте. Но профессор казался чересчур расстроенным, и поэтому я молча снес его крик. Утром перед отъездом в институт он зашел ко мне в комнату и еще раз спросил, буду работать у него или нет. Я кивнул, соглашаясь. Профессор сразу подобрел, немного разговорился и как-то к слову ругнул этих скотов из военного министерства. Я опять поинтересовался, при чем тут военные, и он мне все рассказал. Действительно, как тут не взбелениться! После рассказа профессора мне захотелось утереть нос всем министрам и солдафонам, назло им сделать этот проклятый «рефлекс». Мы договорились, что вечером начнем, вернее, продолжим работу дома.

Профессор куда-то уехал, а я отправился бродить по городу.

Люди готовились к рождеству, покупали жирных гусей, носились за подарками своим фрау и киндерам. На площадях и в витринах стояли елки. Я тоже купил елочку и решил отнести ее фрау Гросс – пусть украсит, все-таки праздник. Притащил елку домой. Фрау Гросс захлопала руками, принесла откуда-то облезлые елочные шары, стала украшать елку. А я ушел к себе, лег на кровать и думал о том, о сем, но все мои мысли в конце концов сходились на одном: почему в нашу работу лезут военные? Вот жуки. Подавай им «рефлекс» для военных целей, а нет, так и катись подальше… Почему-то вспомнилась война: эшелоны, эшелоны, сожженные деревни, убитые и все такое. А у фрау Гросс мужа убили под Таганрогом. Она и по сей день ходит в церковь, и там поминают всех их, павших за «Великую Германию»…

К вечеру пришел профессор, принес нам рождественские подарки: какую-то чашку фрау Гросс, а мне, зная мою страсть к зажигалкам, новый экземпляр. Стало стыдно, что я ничего не купил профессору. Меня выручила фрау Гросс.

– А господин Никифоров принес чудную елочку… – И пошла всякая сентиментальность. Профессор долго жал руку мне. Фрау Гросс жала руку профессору и все такое.

Потом ели гуся, потом пили кофе со всякими пирожными, долго трепались, так просто, ни о чем.

А потом я вдруг предложил пойти поработать в лаборатории. Профессор удивленно посмотрел на меня.

Потрескивая, горели на елке свечки, светилась подвешенная под потолком картонная оранжевая звезда. Радио передавало рождественские псалмы.

– Может быть, сегодня не будем? Праздник… сказал было профессор, но потом решительно махнул рукой. – Пойдемте!

Мы прошли в темную холодную лабораторию.

Она сразу приняла жилой вид – засветились огоньки, сигнальные лампочки приборов. Я уселся в свое кресло. Профессор засуетился.

Прошел час или два. Он все время внимательно просматривал ленты, делал пометки, сравнивал записи кривых, потом собрал все ленты, скрутил в рулон и сказал, очень довольный.

– Сегодня вы были в ударе. За два часа столько же материалов, сколько за предыдущую неделю. Пожалуй, подготовка закончена. Теперь можно переходить к «рефлексу». Начнем? Как вы думаете, Иван?

– Давайте начнем.

Профессор поставил излучатель, кварцевые часы, настроил и проверил всю аппаратуру. Наконец, все было готово. У Шиндхельма дрожали руки, а я ничуть не дрейфил, даже не волновался.

Засветился, а затем замелькал зайчик излучателя.

Прыгали зеленые цифры на часах. Я почувствовал неприятные толчки в голове, словно по черепу, по самой макушке, стучали маленьким молоточком. Стук усиливался, в глазах поплыли круги, замелькали зеленые звездочки. Затем все пропало.

В лаборатории стояла тишина. Я отчетливо видел, как мелькали вспышки лампочек. Профессор ходил от прибора к прибору, поворачивал выключатели. Потом уронил на пол какую-то штуковину. А я ничего не слышал. Ну, точно ватой уши заложило. И даже еще хуже!

Вдруг меня забрал страх. Ведь ничего не слышу! Оглох! И все такое…

– Я оглох! Оглох! Я не слышу! – заорал я.

И неожиданно услышал голос профессора:

– Ну, что вы кричите? Все идет нормально. Зачем же кричать? Разбудите фрау Гросс…

Значит, просто показалось. Я успокоился, а потом сказал.

– Поздно, профессор. Уже четверть третьего…

Профессор взглянул на меня.

– Сколько? Что вы сказали?

– Я говорю: поздно уже, четверть третьего…

– А где вы это увидели?

И тут я с удивлением отметил, что совершенно не смотрел на часы. Я спросил у профессора:

– Скажите, а в самом деле который час?

– Шестнадцать минут третьего. Но уже прошла минута…

– Нет, прошло больше. Минута и двадцать секунд.

– Иван! – закричал профессор.

Я не ответил. Стало тихо-тихо. Так тихо, что было слышно, как бьется мое сердце. Только оно стучало странно. Не так, как у всех: тук-тук-тук.