«Вас зовут четверть третьего?»

— Я спросила об этом. И Гао сказал, что, видимо, это сделают их дети или даже внуки. Сейчас трудно сказать, когда это будет. Сами открыватели звезд уже явно не успеют. У них будет очень много другой работы. Но их дети и внуки будут знать обо мне и о гостеприимных людях нынешней Земли.

— Что он еще тебе сказал? — спрашиваю я.

Корнелия краснеет.

— Я знаю, ты не мог понять нашего разговора, — отвечает она. — Но я не хочу скрывать. Он сказал, что по-прежнему любит меня. И всегда будет ждать. До конца жизни.

Я машинально лезу в карман за сигаретой. Витька подносит мне зажженную спичку. Я закуриваю, подхожу к окну. Корнелия подходит сзади, кладет мне руку на плечо.

— Ты зря волнуешься, — говорит она.

Я оглядываюсь. Витьки и Веры уже нет в комнате. Они вышли в другую. Я молча целую Корнелию в лоб. Она отвечает мне долгим поцелуем в губы. Мы стоим несколько минут обнявшись, потом Корнелия выходит на середину комнаты и начинает собирать свой передатчик. В него вкладываются четыре уголка с усыпляющими лучами, он накрывается крышкой-экраном, и вот уже эластичный белый футляр сам ползет по ящику к ручке.

А потом Корнелия ставит передатчик в тумбочку и говорит:

— Будем пить чай.

Чай она любит. Он очень понравился ей с того первого вечера, с нашего ночного костра в Крыму.

И мы вчетвером пьем чай и слушаем пластинки, которые меняет на проигрывателе Корнелия. Она очень любит крутить пластинки, моя голубоглазая, чернобровая римлянка. И не меньше итальянских песен она любит слушать румынские, французские и испанские. Наверно, потому, что и в них она слышит латинские слова, напоминающие ей о ее страшно далеком детстве…

6.

Многие могут сказать, что это чепуха (и это легче всего сказать!), но мне все-таки кажется, что существуют биологические законы, определяющие, кому и кого любить. Люди еще не знают этих законов и, наверно, поэтому так часто несчастны в любви. Даже самые хорошие люди…

Когда-нибудь люди постигнут эти биологические законы так же, как они постигают постепенно все другие законы природы. И, может, тогда не будет на земле несчастных браков, разбитых жизней, брошенных отцами детей.

Мне повезло. Слепая игра судьбы забросила ко мне из далекого, немыслимого прошлого девушку, которая одна только могла стать такой женой, какая мне нужна. И в этой невероятной, редчайшей случайности мне видится проявление великих и мудрых биологических законов.

Если говорить откровенно, мне долго мешало то, что у Корнелии в тумбочке стоит белый передатчик. Я никогда не говорил ей об этом. Но Корнелия ведь умница. Она и сама это понимала.

Как-то мы с ней поссорились. Из-за совершенного пустяка. Из-за того, как назвать своего будущего сына или свою будущую дочь.

Нам еще рано было спорить об этом. Но мы все-таки заспорили и даже поссорились. Это было очень странно. Мы раньше не ссорились с ней…

И тогда она встала с дивана и сказала:

— Я знаю, почему ты злой.

— Я вовсе не злой, — возразил я. — Просто мне кажется, что ребенку, родившемуся в России, лучше иметь русское имя, а не древнеримское.

— Счастье людей зависит не от имени, — сказала Корнелия. — Ты станешь добрым и поймешь это.

Она прошла к тумбочке, достала свой ящичек, спустила футляр, вынула четыре белых уголка с усыпляющими лучами и снова закрыла его.

У нас в кухне топилась печь — большая шведская печка, которая обогревала весь дом. Корнелия раскрыла печку и швырнула ящичек туда.

Она сделала это очень быстро, и я на какое-то мгновение замер на месте — настолько это было неожиданно. Потом сообразил, что белому ящичку можно найти более правильное применение, что он может быть интересен нашим техникам и ученым.

Я кинулся к печке, распахнул дверцу и кочергой вытолкнул ящичек из огня на пол. Прошла всего какая-то секунда, но передатчик уже горел, и мне пришлось залить его водой.

К счастью, все произошло очень быстро, и прогорел только футляр.

— Зачем ты сделала это? — спросил я.

— Чтобы ты не злился. Чтобы ты не думал, что я берегу путь для отступления.

Я подошел к Корнелии, обнял ее.

— Чудачка… Я ведь верю тебе…

Она расплакалась.

— Я хочу… — говорила она сквозь слезы, — чтобы ты… перестал считать меня… человеком с другой планеты… Я хочу быть… для тебя… совсем своей… совсем земной…. Между нами… все время… стоит что-то… космическое…

Я успокаивал ее, как мог. Обгоревший передатчик я унес обратно в ее комнату.

Через несколько дней, когда мы уже совсем спокойно вспоминали эту ссору, Корнелия сказала, что все равно уничтожит передатчик.

— Отнеси его лучше в свой институт, — посоветовал я. — Он же интересен людям!

— Он бесполезен им! — возразила Корнелия. Гао не простил бы мне, если бы его вызвал кто-то другой. Он назвал бы это предательством.

— Почему он так недоверчив? — подумал я вслух. Что плохого сделали ему люди?

Корнелия подошла ко мне, ласково положила мне руку на плечо.