Вас сейчас расстреляют…

Другое время, другие обстоятельства, да и говорил ли это маршал но, но, но… Заросшее грязью оружие в любой момент откажет, в любой момент. Заросший грязью человек — в конечном счете не боец. Пусть падают люди от усталости, пусть еле шевелятся, никто из командиров не позволит им спать, пока не доведут до состояния в любое время встать в строй по тревоге в полной боевой готовности. За сегодняшним днем идет завтрашний. А в нем тот же труд, та же усталость, те же пули над головой. Расслабься сегодня и завтра тебе несдобровать, особенно если завтра будет хуже, чем сегодня. А это на войне в любой миг.

Железняков снова, в какой уже раз за эти сутки пошел вдоль линии обороны полка. Сколько же это километров довелось отшагать, пробовали они подсчитать с Нестеровым, отгоняя сон, готовые уже свалиться прямо на ходу. Получалось километров пятнадцать, а то и больше.

А как же Заставский? — молча спрашивал себя Железняков — Слабый человек, ему как было удержаться? Он‑то, надо думать, не тренировался до изнеможения на стадионах, не гонял в волейбол с утра до вечера, как студент Железняков, не прошел перед войною изнурительного, трудного, но развивавшего и силу, и готовность мигом ее применить, двухлетнего солдатского пути.

Поглядел на Нестерова. У сталевара, пожалуй, вся его мирная жизнь была в беспрерывном физическом труде. Вон какая мускулатура без волейбола, гимнастики и легкой атлетики.

Так что же, значит таким, как он и разведчик только и воевать, а хлипким да слабым под пули ходить доли нет?

Совсем он загонял себя, спрашивая и самому же себе и отвечая. Так и не решил где справедливость.

Нестеров поглядывал на комбата, поглядывал, да и взъелся.

— Жалкуете, вижу, грызете себя, грызете. А по мне не пугать его надо было, а раздавить и забыть.

— Ладно, Робеспьер батарейный. Всех бы кто что не так, на гильотину и думать не о чем, — остановил закипающего разведчика комбат, поворачивая к командному пункту полковой батареи.

Куркин не спал, как опасался этого Железняков. Труднее было бы разговаривать и просить, если б пришлось будить да толковать спросонок. Железняков еще издалека увидел, как вышагивает тот, в сторону от капэ. И поэтому свернул в знакомый ему, как все в полосе полка, овражек и ускорил шаг, зная, что по нему, куда бы ни шел Куркин, они, сократив дорогу, вместе с Нестеровым перехватят его, чтобы не ушел, не умчался бы куда длинноногий лейтенант.

— О, вот она тайна вечного сапожного сияния! — захохотал Железняков, выскочив из‑за поворота и чуть не наткнувшись на Куркина, который двумя щетками начищал сапог, поставив ногу на корягу. — Пока полк спит, черные зеркала шлифуются.

Улыбнулся и Куркин. Еще с училища привык он вставать за полчаса до общего подъема. С училища и щетки заимел. Так и возит их с собою, как отличник курсант. Всю мирную жизнь. И всю войну тоже. Даже в госпиталях не отдал. Ни пистолет, ни щетки. Так они и путешествуют с ним по всем фронтам.

— Вот ты как ухитряешься не заснуть, — удивился Куркин. — Ты ж всю ночь на двести сорок восемь шесть. Мне уже трое моих докладывали. И четверо пехотинцев о твоих строительных подвигах рассказывали.

— Потому и спать не мозгу, часовых должен подменить, а то быть беде. Дал бы мне шестерых часов на пять.

Куркина уговаривать не пришлось: сразу понял, что только артиллеристам можно доверить орудия, хоть, и другой системы. Не пехота, в несколько минут разберутся где поворотный механизм, где подъемный. И из пушки выстрелят, коль придется — свои люди на огневой.

Обрадованный Железняков отпустил Нестерова спать. Мог это сделать, потому что шел теперь в сопровождении шестерых бойцов куркинской батареи

Без охраны командирам ходить запрещалось. Вот они и стали и сменой, и охраной. А обратно Железняков пойдет в сопровождении своих батарейцев, которых снимет с постов. Тоже значит без охраны не останется. И Нестеров, который сначала никак не хотел оставлять командира, согласился, что комбат будет в целости и сохранности. Правда, перед уходом все ж для крепости показал пудовый кулак команде куркинской, дав понять с чем будут дело иметь, если что случится.

Менять ли Заставского? — с минуту стоял в нерешительности Железняков. Нестеров бы противился, считал бы, что пусть еще помается на посту, заглаживая вину. К тому же из‑за этого разгильдяя придется возвращаться к Красной Гремячке, а это лишние километры без отдыха. Костьми бы ложился Нестеров, протестуя.

Но Заставскому в ночь опять на пост. Должен, как все отдохнуть и за прошлую ночь, и в счет будущей. Тем более сил у него маловато. Очень не хотелось Железнякову возвращаться. И самому трудно, и противен Заставский. Но, чем противнее тебе человек, тем справедливее должен ты быть к нему. Не дал себе поблажки комбат, двинулся первым менять с поста Заставского.

Вернулся уже перед обедом. И, надо же, первым кого увидел в Красной Гремячке был Заставский.