Варвар

– Любит она… или любила… только одного человека.

– Херцога Варимберта!

– Гляди-ка – и ты догадался.

– Что ж я, совсем уж тупой?

– Ладно, не обижайся… Дай, поцелую тебя… Вот та-ак… так… та-ак… ой, не щекотись только, ладно?

Близнецы проникли в город под видом простых парней, воинов, ищущих себе нового вождя взамен погибшего старого. Великое множество подобных типов слонялись в эти смутные времена по всем дорогам и весям на бывших окраинах некогда великой империи, ныне прозябавшей и теряющей куски за кусками. Варвары – германцы и те же гунны – рвали Римскую державу, подобно волкам, напавшим на больного оленя. Готы, гепиды, герулы, лангобарды, франки, бургунды, вандалы… те же гунны. А противостояли им в римских рядах великие полководцы – те же самые готы, гепиды, герулы и прочие. Только эти сражались за Рим, а те… да нет, не против. Крушители империи вовсе не считали, что разрушают ее, наоборот – искренне полагали себя спасителями.

Впрочем, двум словенским парням, Линю с Горшенею (как и всем прочим) не было до сих высоких материй совершенно никакого дела.

Альба-Регий произвел на близнецов гнетущее впечатление. Некогда это был, видимо, богатый и процветающий римский город, который ныне превратился в груду развалин и скопище гнусных постоялых дворов и самых убогих хижин. Улицы, даже широкие центральные, утопали в грязи, распространяя вокруг жуткое зловоние, на которое мало кто обращал внимание, ибо старые жители – имперские граждане – частью были уничтожены, а в большинстве же – вымерли от чумы, новые же – пришельцы – к подобным запахам были привычны.

Корчму кривого иллирийца Казбая лазутчики нашли быстро – стоило только спросить у мальчишек на местном рынке, где торговали решительно всем, от мелкой птичьей дичи и первого, уже появившегося, перьевого лука, до рабов и рабынь. Невольники стоили дорого – черная смерть выкосила людишек без жалости, не обращая никакого внимания на социальный статус, а потому их и не покупали, а так, глазели, рассматривали, если было на кого глазеть. Да нет, вроде было, вроде вот те две девки… ничего себе такие, грязноватые, правда, но если вымыть…

– Да хватит тебе, Линь, на девок-то пялиться! – Улучив момент, Горшеня отвесил братцу смачного подзатыльника. – Пройдем, дела делать надо.

– Ладно тебе драться-то, – обиженно отозвался Линь. – Дай хоть посмотреть-то. Та, которая слева – красивая.

– А мне так та, что справа, нравится.

– А давай-ка, брате, поближе подойдем, а? Когда еще на дев посмотрим?

– Ну… – сдаваясь, Горшеня махнул рукой. – Ладно, поглядим. Только недолго!

– Конечно, недолго. Одним глазком только взглянем – и сразу в корчму к иллирийцу пойдем.

Переглянувшись, парни подошли к самому помосту, грязному и грубо сколоченному из толстых досок, на котором и красовались выставленные на продажу рабы. Хозяин или хозяйский приказчик – сутулый, вполне приятного вида, мужичок с небольшой бородкой, одетый в длинную шерстяную тунику и галльский, застегивающийся на груди плащ – сагум, при виде близнецов ощерился самой любезной, как, верно, ему казалось, улыбкой, сразу же заговорив на каком-то из германских языков, обоим парням вполне понятном:

– Ай, подходи, подходи, вьюноши! Славные воины, да? Славным воинам нужны хорошие женщины, красивые, молодые, да? У меня такие есть, берите, покупайте, отдам недорого, клянусь чем угодно, дешевле вы просто нигде не сыщете, да!

Ошеломил, зараза! Заболтал пареньков сельских речами, окутал вязкой патокой слов. Линь с Горшенею к такому излишнему вниманию явно не привыкли, никто так с ними никогда и не говорил – да и где? Разве что на торжищах, что по осени частенько случались? Так и то – никто там отроков за важных покупателей не считал, а тут – нате вам, пожалте! Парни и пожалели уже, что подошли, им и уйти бы, да…

Попали мухи в мед, как тут уйдешь-то, когда купец принялся девок показывать?

– Это вот Анитой звать, фракийка, – вскочив на помост, сутулый схватил за руку ту девчонку, что стояла у левого края, вывел на середину. Ничего себе девчоночка – молоденькая, глазки большие, серые, ресницы пушистые, волосы светлые, густые. Всем красна дева, вот только тоща больно – что и понятно, от голода, верно – да и одета… боса, туника рваная – рубище.

– Ай, гляньте-ка!

Погладив выставленную на продажу девушку по голове, работорговец (да, скорее всего это был сам хозяин, купец) одним движением сбросил с ее плеч рваный плащик, а затем содрал и тунику – рубище, и без того едва прикрывавшее наготу. Надо сказать, невольница восприняла все это довольно спокойно, разве что поежилась немного от ветра – все ж зябко стоять вот так, голой, да машинально прикрыла рукою грудь, на что торговец среагировал мгновенно:

– Ай, ай, Анита, не закрывай свою красоту, да? Может, счастье сейчас в твои двери стучится, хорошего господина себе найдешь, а то и мужа! Эй, господа любезнейшие, видите, какая грудь, да! И не смотрите, что маленькая, зато какие соски, какая форма… и упругая, да-да, упругая… Вот, благороднейший вьюнош, потрогай сам, убедись!