Варшава, Элохим!

Мерзкая жижа захлюпала под ногами. Гулкое эхо шагов-всплесков. Желтые колбы фонариков зашарили по темноте, выхватывая из мрака ржавую жесть и почерневшие кирпичи. Конус света уперся в стенку перпендикулярного канала, с другой стороны зияла пустота, бесследно поглощавшая лучи. Caперы на поверхности ждали команды, проверяли запалы и взрывчатку. Майер разделил отряд, отправив унтера и трех стрелков в дальний отрезок кишки, а сам с двумя шутце пошел к перекрестку. Солдаты двигались следом. Майер остановился, осветил кирпичную стену с тремя низкими проходами и в этот миг увидел край чьей-то одежды – человек вжался в трубу, пытаясь спрятаться. Франц вскинул автомат, прицелился и только собрался приказать прятавшимся выходить с поднятыми руками, как с другой стороны коллектора, оттуда, куда ушел унтер со своей частью людей, раздались длинная автоматная очередь и крики солдат. Перестрелка загрохотала с такой силой, что вдавило барабанные перепонки. Майер взмахом руки отправил оставшихся с ним солдат в сторону выстрелов, а сам снова навел луч фонарика на подозрительный контур, наклонился ниже и сделал несколько шагов: перед ним, вжавшись друг в друга, сидели на корточках два человека. Лицо рыжеволосой девушки показалось Майеру знакомым. Мужчина-еврей, сидевший рядом с ней, поднялся и сжал кулаки. Майер видел, что мужчина безоружен, и наблюдал за ним, ожидая, что тот предпримет. Но ни мужчина, ни девушка не шевелились, они выжидательно уставились на безликого немца с автоматом, пугающего, похожего в этих мотоциклетных очках и кожаном плаще на монстра. Майер прищурился; палец лежал на спусковом крючке, напряженный, готовый к рывку. Еврей не боялся, он с презрением смотрел на гауптмана и молчал. Немец помешкал, затем резко опустил МР-40, достал из сухарной сумки, висевшей на поясном ремне, банку тушенки и плитку шоколада, вынул штык-нож и протянул все это мужчине. Удивленный еврей не сразу поверил в жест офицера и чуть отпрянул, но потом все-таки нерешительно принял еду и нож. Гауптман отстегнул от ремня флягу с теплым кофе и подал ее сидевшей на корточках девушке. Рыжеволосая полька с бледным изнуренным лицом, покрытым веснушками, взяла флягу и прижала к груди. Широкий ворот кофты был изодран – во мраке тоннеля на потемневшей коже блеснул золотой крестик. Затянутой в перчатку рукой немец махнул в сторону люка на улице Проста – туда, где не было его поста. Теперь его поняли сразу: еще раз заглянув в лицо немца, еврей помог девушке подняться, взял ее под локоть, и они торопливым шагом двинулись в указанном направлении. Полька с трудом перебирала ногами, но все-таки обернулась к офицеру, внимательно посмотрела. Там, где оставался унтер с солдатами, взорвалась граната, прогремело несколько одиночных выстрелов, затем все смолкло. Но Франц Майер даже не повернулся в сторону затихающего боя. Он долго стоял и смотрел вслед девушке и мужчине, смотрел до тех пор, пока два обнявшихся человека не растворились в темноте.

«Я с теми, кто ушел», – подумалось гауптману Францу Майеру.

«Я с теми, кто ушел», – подумалось Отто Айзенштату и Эве Новак.

Они подумали об одном и том же – так, как если бы все трое были частью единого целого.

Шел 5703 год от Сотворения мира.