Однако ж вскоре первые же легионарии, отбывшие свое дежурство, сидя на одной цепи с новым узником, значительно успокоили своих сослуживцев похвальными отзывами о кем и сообщили, что, хотя новый арестант не только иудей, но к тому же еще и христианин, однако, он до такой степени кроток, обходителен, разговорчив и до того внимателен к своему стражу, что сидеть с ним и беседовать — истинное наслаждение. Проявляя живейший интерес ко всему, что делалось вне стен его тюрьмы, он выслушивал с величайшим вниманием рассказы своих сторожей о римской жизни, о дневных приключениях и о событиях дня, о сенаторских дебатах и об указах императора, о ходе военных походов и о домашнем быте римских цезарей. К этому еще прибавляли, что он человек крайне добрый и замечательно благородной души, и скоро очень многие из сотников должны были невольно обратить внимание на заметный подъем нравственности в тех из своих легионариев, которым чаще случалось иметь общение с узником. Римские иудеи, как по всему было заметно, относились к Павлу не только с явным недоброжелательством, но еще и с глубокою ненавистью как к отступнику; христиане из иудеев те даже не проявляли — по крайней мере, большинство их — никакого участия к нему и лишь изредка навещали его. Но зато с ним безотлучно находились христиане других национальностей, и эти его друзья и сподвижники, в особенности же скромный и приветливый Тимофей, не только поддерживали, но еще и усиливали как своим обращением, так и своими речами благоприятное впечатление, произведенное самим узником.
По чувству справедливости Павлу следовало бы доставить возможность предстать перед судом цезаря по возможности скорее, в силу того обстоятельства, что его еще раньше продержали в Кесарии целых два года в заточении по обвинению, лишенному всякого основания. Но при кораблекрушении некоторая часть высланных Фестом и Феликсом документов по этому делу погибла; а когда были получены новые, Нерон, по свойственной ему лени к делам, начал с месяца на месяц откладывать разбирательство дела апостола Павла. Таким образом Павел, оставаясь долгое время узником в Риме, явился в продолжение своего заключения миссионером нового учения для многих преторианцев. Впрочем, время его заключения проходило далеко не в постоянном одиночестве, и самое заключение значительно облегчалось частыми посещениями как пресвитера Лина, так и многих других римских христиан. Лука тоже бывал почти ежедневно его посетителем; он советовался с ним по поводу подробности своего бессмертного творения и в качестве врача следил очень внимательно за состоянием здоровья своего друга и сподвижника. Кроме того, Павел очень прилежно переписывался со многими вновь обращенными членами основанных их христианских братств. Тимофей, это Павлово дитя сердца, постоянно окружал его самыми нежными заботами, проявляя к нему истинную сыновнюю любовь. Посетил его в его заключении в Риме и Мар, родственник его первого сподвижника и товарища Варнавы, и принес ему известия из Иерусалима, сообщил многое как о деяниях апостола Петра, так и о своих собственных хождениях по разным странам. Присутствуя по своей обязанности при беседах Павла с его единомышленниками, прислушиваясь к тому, что читал ему вслух нередко евангелист Лука из своего евангелия, также как и к тем наставлениям и увещаниям, которые Павел диктовал в своих посланиях к новообращенным, очень многие из легионариев прониклись глубоким удивлением к тому миру совсем для них новых мыслей и убеждений, какой таким образом открылся перед ними. Некоторые же пошли дальше и, уверовав в великие истины нового учения, приобщались крещением к христовой церкви и на убогую келью затворника-иудея смотрели, как на преддверие Божией обители. Особенно же ревностным прозелитом Павла проявил себя один ветеран военной службы, преторианец Цельс, дороживший до того каждым словом апостола, что готов был отбывать за всех своих товарищей дежурство при нем.
Как-то во время дежурства Цельса к апостолу пришла в сопровождении прислужницы одна римская матрона, лицо которой было покрыто густым покрывалом. Эта женщина казалась очень взволнованною; она переводила с трудом дыхание; слезы мешали ей говорить и, опустившись на стул, она приподняла край покрывала. Увидав ее лицо, Цельс поспешил встать: он узнал в ней жену Авла Плавтия.
— Благородная Помпония может смело говорить без всяких опасений, — сказал он, преклонив почтительно голову: — если же мое присутствие ее стесняет, то я могу перейти на время в соседнюю комнату.