Варламов

ский, который больше, чем кто-либо другой, занимался изучением

тайн актерского творчества, исполнительского искусства.

— Вам не все нужно на сцене понимать, а только частицу.

Дотошность — иногда бич для актера, — говорил он одному из

участников репетиций «Мертвых душ» (записано В. О. Топорко¬

вым) . — Актер начинает мудрить, ставит кучу ненужных объек¬

тов между собой и партнером.

Вот как объясняет тот же Топорков некоторую заминку в на¬

чале работы М. П. Лилиной над ролью Коробочки в «Мертвых

душах».

«Ее неизменная интуиция молчала. Мария Петровна к тому

же тщательно закрывала для ее выхода все щели, применяла в

своей работе над ролью не свойственный ей метод кропотливого,

разъедающего анализа, излишних раздумий, чрезмерного само¬

контроля, убивающих ее ценнейшие качества: легко пробуждаю¬

щуюся интуицию, наивность и заразительный темперамент».

Сказанное здесь о М. П. Лилиной, может статься, и не охва¬

тывает целиком ее актерского облика. Но к Варламову все это

относится в самой полной мере. Рассуждать о роли, обговаривать

ее, раскладывать но частям, рассматривать «умственным взором»,

разобрать и снова сложить в целое? Нет, не по нему, не его на¬

значение.

—       Не мастер он часовых дел, — говорил А. А. Санин. — По¬

ковыряется — все испортит. А так — часы у него работают ис¬

правно, не врут никогда.

Знание людей и эпохи, разгадывание тайны чужой души и

человеческих переживаний, постижение характеров и побудитель¬

ных причин поступков и поведения, — до всего доходил, по счаст¬

ливому выражению Ю. М. Юрьева, «чутким сердцем провидца».

У него не голова была умна, а сердце. Умное, проникновенно

мудрое сердце! Странно? Но сколько мы встречаем в жизни на

диво мудрых сердец. Есть они и среди людей искусства — худож¬

ников, музыкантов, актеров. Очень многие из них совсем не

сумеют объяснить, как это делается, но умеют так

делать!

Есть актеры, которые ох как горазды объяснять и растолко¬

вывать свои роли, глаголить о них умно и многоречиво. Мудрствова¬

ние тут не помогает, надо всей душой жить самой ролью, про¬

никнуться правдой образа.

—       Не люблю «актера-головастика»,— говаривал Е. Б. Вах¬

тангов.

Не из этой породы был Варламов!

Нисколько не значит, что у художников подобного склада

образ вырастает, каким-то чудом минуя мысль. Нет! Должно

быть, такое совсем невозможно в искусстве. Другое дело, что

творческое сознание остается у них в подпочве, в корнях образа,

питая видимые миру побеги втихомолку и скромно не выдавая

своего присутствия.

Зато — именно он, такой силой взращенный образ, будит и

тревожит мысль зрителя. Обобщения рождаются свободно и есте¬

ственно, в них не проглядывает рассудочная заданность. Нет

грузных умственных подпорок, что твердо торчат рядом со сте¬

бельком, невольно отмечая хилость самого ростка. Ничего не ме¬

шает честной и чистой искренности сценического поведения

актера.

«Умение быть искренним в условиях сцены»!

Этими окончательно ясными и завидно простыми словами

определил К. С. Станиславский главное в сценической жизни ак¬

тера в роли. И из большого множества возможных примеров —

сразу же сослался на Варламова.

«Какое общее качество объединяет всех наших великих арти¬

стов? Искренность их сценического поведения. Чем был велик

К. А. Варламов? В чем заключался его неподражаемый юмор?

В его животе, толстых ногах, в гротескной фигуре, в голосе? От¬

нюдь нет. Были и другие актеры, не уступавшие ему своими

внешними данными. Однако во всей истории театра Варламов был

единствен. Варламов потому Варламов, что это непревзойденный

талант, и качество его таланта сводилось к главному: к способно¬

сти предельно отдаваться сценическому вымыслу и органически

действовать на сцене» (записано В. О. Топорковым и приведено

в его книге «К. С. Станиславский на репетиции»).

Может ли быть мерило оценки актерского творчества выше,

чем это — умение быть искренним в условиях сцены, действовать

органически, предельно отдавшись вымыслу.

Не вдруг и неспроста взял Станиславский в пример именно

Варламова. Рассказывая о своей актерской работе (в книге «Моя

жизнь в искусстве»), сколько раз и с какой радостью Станислав¬

ский восклицает:

—       Я почуял правду, и моя интуиция заработала!

—       Я интуитивно понял, что надо делать!

Неотступно занимаясь изучением природы исполнительского

искусства, он стремился открыть тайну способности «доходить

какими-то неведомыми интуитивными путями до творческого са¬

мочувствия». И никогда не сомневался в том, что «гениям на

сцене почти всегда само собой приходит творческое самочувствие,