Вариации на тему: Избранные стихотворения и поэмы

Остались каркасы с зияющими письменами поверх.
Ну что же случилось с нами однажды навек?
Стальная гуляет позёмка. Стерильно, родного нет сора. Но,
сидим хорошо: винотека, искусы французского сыра и бисером зёрна.

Пунцовые чрева шалманов словно остались от НЭПа, от МУРа.
О небо Москвы, ты вечнозенитное небо под утро.
Могли б мы подумать когда-то, что это не наше, но чьё-то.
Но, ты, как всегда, сероглаза, а я залетел в звездочёты.

Немыслимый город, каркас на каркасе, как эра на эре.
Вот скол переулка, вот лепка стены, и трудно поверить,
что после отлива откроется город предутренне-вечен,
где мы – силуэты в окне, силуэты в мерцании встречи.

Мюнхен

Л. Щиголь

Слой за слоем, как чернобыльная радиация,
небыль становится былью в чёрных лесах.
Проросла разномастная белокурая нация.
Только в дремучей чаще стелется мохом страх.

Стеклянный лесок молодой (BMW, «Honda») покрыл пепелище,
там, где весеннее небо гулко взрывал RAF.
В бездне чужих городов души пристанища ищут,
после того как туманом рассветный рассеялся страх.

Так вот осела и ты, на кухонке чистой порхая,
ужин готовишь – какому приблудному брату?
Спазм отпускает, от водки теплеет дыханье.
Краткая близость легка, но пора отправляться обратно.

В те палестины, где сердце, блуждая тревожно,
веру находит под пыльным безвременным кровом.
Видишь, судьба покрывается медленно пылью дорожной,
к дому плывёт по немому велению крови.

Монтрё

Тяжко повисла гроза на на хребте отдалённом.
Скользки альпийские тропы. Бабочки сонны.
Набоков смотрит футбол: сэндвич, «Paulaner».
Резкий Паскутти послал на вратарскую пас.

Ныне Монтрё опустел. В. В. в холме отдыхает.
Montreaux Palace перестроен: арабы, лахудры с Украйны,
пьяные немцы, британцы на «Харли».
Но на холме электричка всё так же стрекочет в Лозанну.

Ленинский дух над невинным кантоном витает.
И без гагар опустели прибрежные скалы.
Но неизменно щвейцарским крестом вышивает
по белоснежной салфетке швейцарская мама,

гордо смотря на старинные франки
и на соседей, бегущих на месте, друг друга толкая.
Русской волнистой строке долина не внемлет.
В чёрной нейтральной дыре, от войны отдыхая,
в каске пробитой пехотной история дремлет.

«Так я и знал», – Набоков устало вздыхает
на отлетевшем балконе в туманном отеле.
И собеседник его за чайным столом замолкает.
Мрачно рассеян В. В., и рука его, медля,
с ложечки сахар струит на мягкий ботинок.