Вариант Петербургской поэмы «Смерть»
Строфы LVI–LX второй песни
Среди лугов необозримых
Деревня в жаркий полдень спит
Под вечный шорох нив родимых,
В тени задумчивых ракит.
Повесив голову, лошадка
Стоит на солнце, дремлет сладко
И машет медленно хвостом.
Теленка мальчик белокурый
Куда-то гонит; с петухом,
В пыли копаясь, бродят куры;
Заснули утки на пруде
В покрытой плесенью воде.
На огороде в вечер ясный
Колеблет ветра легкий вздох
Лопух и мак с головкой красной,
Тычинки хмеля и горох.
Какая тишь, какая воля!
Порой, как будто медом, с поля
Пахнет гречихой. Дряхл и сед
С улыбкой мирной на крылечко,
Кряхтя, выходит старый дед…
А там за серебристой речкой,
Где обнял землю свод небес,
Едва синеет темный лес…
В таком затишье Ольга в школе
Давно отшельницей жила…
Теперь в очах, в улыбке Оли,
В спокойной бледности чела
Таится не печаль земная,
А вера тихая, простая.
Среди учеников своих,
В толпе собравшихся крестьянок,
Когда она лечила их, —
Суровых, древних христианок
Она безгрешной и простой
Напоминала красотой.
Она ушла к земле, к народу;
Как в первый век монахи шли
В пустыни, в дикую природу
С крестом в руках, на край земли.
В ней тот же пламень новой веры,
И та же в ней любовь без меры.
И не протянут ей руки,
И тяжела ее дорога;
Но любят Ольгу мужики
За простоту, за веру в Бога…
Когда-нибудь они поймут
Ее святой великий труд.
Вариант легенды «Франциск Ассизский»
Шел Франциск из Рима. На пути
Перед ним в лохмотьях прокаженный,
Путника завидев, обойти
Он спешил: коленопреклоненный,
Робко стал, как будто издали
Спрашивал: не слишком ли я близко?
И смиренно целовал в пыли
На дороге он следы Франциска.
Верно исцеленья от него
Ждал, как от святого. И несмело
Он, стыдясь недуга своего,
Скрыть под рубищем старался тело.
Подошел к нему святой, взглянул:
Там, где рот был, — язва; и ланиты,
Руки, шея струпьями покрыты…
Но Франциск лица не отвернул,
Он приблизился… Душа объята
Жалостью. Страдальцу он сказал:
«Мир тебе Господень!» и как брата
Обнял и в уста поцеловал.
Раз он попросился на ночлег
В дождь и холод. Отперла хозяйка.
«Кто там!» — «Странник, Божий человек!»
Проворчав с досадой: «Попрошайка…»,
Вынула запор и с фонарем
Вышла, но хозяин, старый мельник,
Закричал сердито: «Прочь бездельник!
Прочь!.. того гляди, как пустишь в дом,
Подожгут или ограбят. Много
Шляется вас, нищих: руки есть, —
Так ступай работать!.. Ради Бога
Хлеб чужой умеете вы есть!»
Отогнал он бедного с порога.
Но жена, Франциска пожалев,
Ночевать его пустила в хлев.
Лег он на солому, и мохнатой
Мягкой шерстью нищего согрел
Пес цепной. Беспечным сном объятый,
Он не слышал, как петух пропел,
Куры закудахтали, сквозь щели
Солнца луч блеснул над головой
Тонкой лентой пыльной, золотой,
И в луче соломинки блестели…
Пахло дымом. В поле шли стада;
На дворе несла хозяйка ведра,
И плескалась светлая вода.
Он проснулся весело и бодро…
Стал молиться. Счастье без конца
Было в сердце, — нежное, простое,
Тихое, как небо голубое:
В это утро Господа-отца
Он любил, забыв про все на свете,
Радостно, как любят только дети.
Повстречал однажды он старушку,
Что, кряхтя и охая, в горах
Хвороста вязанку на плечах
По лесной тропе несла в избушку.
Ношу сняв, он весело понес
В домик ветхий на крутой утес.
И как будто с ней давно он дружен,
Утешал ее, в избу зашел,
Помогал готовить скудный ужин,
Чистил овощи, огонь развел.
Рассказать хорошенькие сказки
Златокудрой внучке он успел,
Целовал ей голубые глазки,
Как ребенок с ней играл и пел.
Долго, долго в бедах и печали
О веселом госте эти два
Всеми позабытых существа,
Как о светлом духе вспоминали.
Клара, знатного барона дочь,
Проповеди нищего внимает
И тайком, едва наступит ночь,
Из дворца к монаху убегает.
В замке — пир… Но для нее милей,
Чем балы, турниры и веселье, —
Тихий, добрый звук его речей,
Свет лампады в полутемной келье.
И под шелком праздничных одежд
Клара носит тайно власяницу,
И встречает каждую денницу
На молитве, не смыкая вежд.
Черноризцы с пеньем и свечами,
Чтоб свершить над ней обряд святой
Постриженья, собрались во храме
В понедельник ночью на Страстной.
Прежде в замке, над ее головкой
Пролететь не смел бы ветерок, —
А теперь обуть ей нечем ног,
Чресла опоясаны веревкой,
За плечами — нищенский мешок.
Пали на пол кудри золотые,
Прозвучал обет. Но в этот миг
В дверь ударили мечи стальные,
И на паперти раздался крик:
«Клара здесь!..» Она трепещет в страхе,
Смерти ждут и молятся монахи.
В сонме грозных рыцарей своих
Это граф Мональд — ее жених.
За стенами недоступных башен,
С шайкою разбойничьей, злодей,
Не боясь ни Бога, ни людей,
Жил, как зверь лесной, могуч и страшен.
Дверь сломали, ворвались толпой
В Божий храм. Как в туче под грозой
Бьется голубь белыми крылами, —
Так, припав лицом к ногам Христа,
Обняла подножие креста
Клара в страхе бледными руками.
И к Франциску бросился с мечом
В гневе граф Мональд. Но с ясным ликом
И высоко поднятым крестом
Он стоял в смирении великом.
Был ли граф виденьем поражен,
Содрогнулась ли душа злодея,
Только в жизни первый раз смущен,
Пред врагом он отступил, бледнея.