Варианты Морозова

«Бедная ты моя! — пронеслось у Рымкевича. — Бедная старая моя женка! Как тебе было со мной трудно… А станет еще труднее. Своим детям уже не нужна, а меня уже нет. Походишь за Викой еще год, до школы, и заторопишься. Ждет тебя одиночество, я бросил тебя…»

Кровать закачалась и поплыла. Подул ветер, пахнувший сырой холодной землей. По подушке побежал быстрый солнечный свет, остановился и пропал, закрытый каким-то темным силуэтом, похожим одновременно на облако, дерево и человека. Запахло автомобильными газами. Качка прекратилась, и под тихие незнакомые голоса кровать медленно закрывалась стенами и потолком. Низкий потолок скользил над Рымкевичем и вдруг уперся в согнутое колено парализованной ноги, сначала — осторожно прикоснулся, потом нажал с силой, и колено приподнялось еще выше. Движение замерло из-за сопротивления разбитого тела. Из полузакрытых глаз выкатились слезы.

От боли он понял, что с ним делают. Он лежал на носилках, которые заталкивали в машину «скорой помощи», это была «Волга»-универсал устаревшей модели. Рымкевич не видел людей. Ему показалось, что за ручки носилок держатся сын и дочь, — они всегда торопились. Но он сейчас был в их власти, с ним могли делать что угодно… И страшнее боли стала страшная мысль, что его бросят в каком-нибудь инвалидном доме. Кто-то освободил ногу, и потолок машины закрыл небо над Рымкевичем, однако испуганное сознание теперь напряженно боролось с дремотой.

В то солнечное холодное утро в городских больницах было много новой печальной работы. Где-то за облаками развертывались слепые силы, по широкому руслу от Карского моря до Азовского неслись океаны ветра, стучали в окна домов и сжимали сердца людей.

…Морозов проснулся рано, ощущая непривычную сонливость. Среди ночи он просыпался: к кому-то вызывали «неотложку», кто-то кричал во дворе: «Скорее! Сюда!» Разбуженный, он не мог сразу заснуть, и ему казалось, что надо куда-то спешить.

Он перебирал в уме возможные причины своего состояния и отвергал их одну за одной: ни любовь, ни свободное дело, ни семейные предания, ни карьера не могли сейчас пробить броню, которая окружала Морозова. Ему нечего было желать. Но какой-то неслышимый звук тревоги проникал сквозь стены, какие-то глухие глубины памяти излучали сигнал опасности, не похожий ни на что определенное, невнятный и загадочный.

«Я устал, — думал Морозов, — Ветер за окном вызвал чувство одиночества. Не надо поддаваться…»

И он заснул тяжелым сном.

Ночью позвонила Людмила. Откуда-то она уже знала, что Константин не доехал до Старобельска, и была испугана мыслью об аварии. Звонила, не надеясь застать его дома. Но — застала, обрадовалась.

Морозов нашарил в темноте шнурок торшера и включил свет. Часы показывали половину первого.

— Ты где? — спросил он.

— Да так… в гостях, — с пренебрежением ответила Людмила. — Вот вспомнила про тебя.

Наверное, она хотела встретиться: ведь ни Старобельска, ни свидания с Верой не было, а был только один разговор о поездке, который теперь стал сном, бесплотной игрой подсознания, фрейдистскими штучками и чем там еще?.. Людмила жила по своим открытым и чуть-чуть циничным законам.

Поэтому сейчас Константин ждал от нее прямолинейного вопроса: «У нас с тобой все по-старому?» — и не знал, как отвечать.

Если допускать, что возможна градация любви, любовь с первого взгляда, первая любовь, вторая, третья, супружеская, отношения любовников, простой адюльтер… — то получается многообразная и противоречивая картина едва ли не главнейшего явления жизни, которая будет всегда шире отношений одного мужчины и одной женщины. Но что такое — любовь?..

Любовь Морозова к Людмиле не исключала его любви к Вере, настолько это были разные чувства.

Но он не дождался ее вопроса: «У нас с тобой все по-старому?»

Она сказала, что виделась с Верой. Вера уже приехала из Старобельска и, когда узнала о его путешествии, не смогла скрыть радости. И еще Людмила сказала, что Вера до сих пор не замужем, пережила неудачный роман, но выглядит просто очень хорошо для своих двадцати девяти лет.

В том, что с подчеркнутой объективностью говорила Людмила, раскрывались два ее желания, и каждое стремилось подавить другое.

«Ты хочешь ее, вот она!» — это говорил друг.

«Она столько лет была тебе чужой!» — это говорила женщина.

По-видимому, происходило необъявленное прощание, без слез, без упреков, под защитой самоиронии, — так, как принято в наши дни.

— Позвони ей, и сейчас же она придет к тебе, — подсказала Людмила.

— А ты? — спросил он.

— С меня достаточно, что ты уже дома.

Она опустила трубку.

Морозов понял, что не хочет встречи с Верой. Каким бы современным человеком он ни казался себе, как бы ни допускал многовариантность любви, но, представив лицо взрослой женщины, которое увидел несколько дней назад, возвращаясь с шахты, вспомнив ее девочкой на зеленом берегу Айдара, вспомнив, как они искали дом Гаршина, как он шел по обледенелому карнизу к ее окну, как НЕ поехал в Старобельск, Морозов сказал себе: «Я всегда буду ее любить. Для этого не обязательно встречаться. Все!»

XV