Варианты

Он вдруг мелко затрясся, и бросился в свою комнату. Я смогла, наконец, очнуться, и метнулась за ним. Широкий острый нож лежал на книжной полке, рядом с детскими книжками и модельками машинок, с которыми семнадцатилетний мальчишка никак не мог расстаться. Он схватил его тонкой загорелой рукой и развернулся ко мне – красивый, хрупкий, решительный. Отодвинув меня в сторону, быстро пошел обратно.

– Ванька, нееет! – я попыталась поймать его, защитить, прижать к себе и спрятать от всего страшного, но он уже замахивался на сестру острым кухонным ножом.

Все происходило настолько быстро, что сейчас, на балконе, сползая спиной на пол, я удивлялась, насколько подробным было воспоминание – почему-то оно занимало больше времени, чем произошедшая реальность.

Маша отшвырнула брата к стене, ослепленная ярким светом, она уже не имела прежней нечеловеческой силы, но все же была сытым вампиром, о которых впоследствии я узнала все. Поэтому у Ваньки перехватило дух от удара, но буквально через секунду он бросился в новую атаку.

Дочь взвизгнула, отбрасывая опустошенное тело недавно близкого человека, и бросилась к балконной двери. Нож успел задеть ее спину, разрывая тонкую ткань ночной рубашки и оставляя ровный глубокий след. В следующую секунду в сторону полетели мешки с одеждой, которыми была завалена дверь, она работала быстро и сосредоточенно, и я, не желая привлекать внимание монстра, которого выкормила своим молоком, схватила сына и оттащила его назад. Он попытался скинуть мои руки, глаза мальчишки горели яростью и азартом. Секунд через тридцать вампирша была уже на балконе. Перед тем, как спрыгнуть на землю с высоты четвертого этажа, Маша повернулась. Она выглядела растерянной и одинокой. Хотя, возможно, мне показалось в темноте. Заболевшие не чувствуют ничего, кроме голода, пока не достигают перенасыщения. А для этого им нужно “выпить” не один десяток человек. Или не один десяток литров донорской крови.

Все это я узнаю позже. Уже после того, как Ванька пропадет на улицах ночного города, после года полубессознательного состояния от боли, которая разрывает изнутри и не дает дышать. В то время, когда я научусь защищаться и защищать других.

***

А потом они вдруг поумнели. И запросили мира. На то, чтобы понять, что худой мир лучше доброй ссоры, у выживших ушло еще пара лет. Спустя 4 года, после того, как в ту памятную ночь я вышла из квартиры, я вернулась обратно. Бесчувственно и методично я убралась. Запаха уже не было – разбитое кем-то окно послужило прекрасным подспорьем в этом, а морозные, как никогда, зимы, выморозили брошенный дом.

Вскоре запустили центральное отопление, дали воду. Жизнь вернулась в прошлое русло. Почти.

Люди не заражались снова, но вирус, который проник в генные цепочки пять лет назад, еще делал свое черное дело. Он мог “стрельнуть”, превращая человека в монстра за секунду. Вампиры забирали новообращенных и “воспитывали” их, отпаивая донорской кровью и не позволяя убивать людей. Жизнь продолжалась. Но не у всех.

Я встала с пола, непроизвольно покряхтывая – все-таки сорок семь лет, не детский возраст, да и кочевая жизнь не прошла даром. Отправилась внутрь квартиры, и вдруг замерла, дыхание пережало, и чувство одиночества попыталось задушить меня. Ощущение было настолько сильным, что я инстинктивно потянулась руками к горлу, пытаясь ослабить хватку.

Черт побери, что происходит? Какие, нафиг, вампиры, какие, к чертовой бабушке, доноры! Я сошла с ума, мне нужна помощь!

Или наоборот? Я до такой степени ошалела от одиночества, что придумала себе спокойную счастливую жизнь, проигнорировав смерть близких? И опять же – я в любом случае того. Ку-ку…

Или это розыгрыш? Огляделась вокруг, пораженная этой мыслью, готовая увидеть отблеск скрытой камеры или притаившегося на балконе соседнего дома оператора. Да ну, бред! Такие изменения всего, что меня окружает, недоступно никому, даже сверхчеловеку. Только моему сознанию…