Вариант шедевра

На нашем подготовительном курсе учились ребята, уже побывавшие за границей по линии других ведомств, многие сделали большую карьеру: Радомир Богданов украсил грудь орденами, работая резидентом в Индии, Владимир Казаков ухватил генерала и трудился резидентом в США, Эдуард Иванян рано ушел в отставку и возглавил российский центр по изучению США.

Сначала меня планировали возвратить в Финляндию, причем в качестве корреспондента «Труда», но вскоре планы поменялись. Не знаю почему, но острый глаз шефа отдела, блестящего Евгения Анатольевича Тарабрина, распознал во мне кадр, место которому не в нейтральной затхлой Финляндии или провинциальных Норвегии и Дании, а в бывшей мастерской мира и владычице морей, – видимо, уже тогда было что-то во мне, напоминавшее о сэре Уинстоне.

Об Англии я кое-что знал с давних пор и даже читал в оригинале Шекспира. Гордясь собственной ученостью, зазубривал такие диковинные идиомы, которые не могли понять даже образованные англичане (не говоря о примитивах-американцах) и, уж конечно, наелся вдоволь британской классики, особенно медлительного и очень светского Голсуорси. От современных писателей нас деликатно ограждали, боясь отравить сознание, за исключением прогрессивных Джеймса Олдриджа и Джека Линдсея. Первый в «Дипломате» талантливо интриговал имиджем прозревшего английского дипломата, протянувшего руку социализму, второй бередил сердце невыносимыми страданиями английского пролетариата. Еще был южноафриканский Питер Абрахамс – борец против апартеида. Лед, правда, постепенно таял, и уже появились Моэм, Грин, Уэйн и Брейн.

Диккенс и Теккерей вроде бы жили и в наши дни – ведь ничто не изменилось в старой доброй Англии: в частных школах орудовали розгами жестокие педагоги, бедные Джейн Эйр безнадежно влюблялись в самодовольных пэров, и страсть их разбивалась о рифы сословного неравенства. Вокруг бродило мерзкое жулье вроде Урии Гипа, ростовщики бросали несчастных нищих в долговые ямы, а лицемерка леди Шарп из «Ярмарки тщеславия» дерзко пробивалась из грязи в истеблишмент, торгуя совестью и телом. И над всеми этими причудливыми английскими судьбами, словно божественное ослепительное солнце, высился бородатый гигант Карл Маркс, сумевший проверить на Англии свои универсальные законы, – ведь там началась первая промышленная революция, там, наконец, незрелые луддиты дали толчок пролетарскому движению.

Англия – Антанта, Англия – интервент, нота Керзона, игры с Гитлером и Мюнхен, затяжка «второго фронта», речь Черчилля в Фултоне, Англия – заклятый враг, тонкий и хитрый в отличие от прямолинейного дядюшки Сэма. Удивляло, что мудрый Сталин разрешил английским коммунистам (и только им!) переходить от капитализма к социализму мирным парламентским способом, а не проверенным способом: революционным уничтожением граждан, обожавших буржуазный строй. Меня эта ересь вождя даже смущала: теория должна быть четкой, и нет иного перехода к социализму кроме Октябрьской революции. (Явный троцкизм, суливший мне в тридцатые годы вышку.) Британский лев отличался коварством. Достаточно вспомнить капитана Крэбба, английского разведчика-водолаза, поднырнувшего под советский крейсер с Булганиным и Хрущевым во время стоянки в Портсмуте, дабы изучить секретные механизмы. Газеты писали, что его пришибли в воде, – поделом ему, думал я, застиг бы его за этим грязным делом, двинул бы самолично кирпичом по голове.

Так я готовился к своей битве за Англию, корпел над разномастными фолиантами, включая даже стилизованный роман Голдсмита о похождениях китайца в Лондоне (возможно, самое удачное пособие для русского разведчика). Мечтал о дерзких акциях, о кражах самых страшных секретов, жаждал циркулировать в правительственных кругах, кого-то похлопывать по плечу, кому-то жать руку, кого-то ласково обнимать и – вербовать! вербовать! вербовать!

Впрочем, с живым Джоном Булем я встречался не только в теории, судьбе угодно было столкнуть меня с Альбионом в институтские годы, когда еще студентом я подрабатывал в «Интуристе» в середине 50-х годов.

Организация тогда только начала оперяться и принимать первых туристов, расстилая перед ними скатерти-самобранки самого-самого в мире социалистического общества. Иностранцам демонстрировали лучший в мире университет, лучшее в мире метро, успехи колхозного строя на Сельскохозяйственной выставке, и не дай Бог туристу отойти в сторону от проспектов и сфотографировать нетипичную лачугу, белье, сушившееся на веревках, или помойку во дворике. Вначале в СССР приезжали единицы, отчаянные смельчаки, но как их принимали, как кормили, как упаивали до положения риз под флагом знаменитого русского хлебосольства! О, монбланы зернистой и паюсной икры, о, нежные, как дыхание весны, ломтики осетрины, лососины и белуги! Как тоскую я по вереницам бутылок с живительным грузинским вином, тогда еще не разбавленным водой… Ошеломленный турист бродил меж всех этих яств, расплачиваясь талонами (намек на отмену денег при коммунизме), и незрелыми своими мозгами переваривал все преимущества социалистической системы.