Мне было приятно отмечать, что многие сотрудники были рады моему появлению в прокуратуре, их лица при встрече светлели, каждый стремился сказать хотя бы несколько поддерживающих слов, меня останавливали в коридорах, желали удачи.
Это очень, очень поддерживало. Ведь поймите, мне было крайне трудно: я появлялся на работе примерно в восемь тридцать утра, покидал здание в одиннадцать часов ночи, все время находился в огромнейшем напряжении, все время на людях. Ведь я знал, что любой из этих дней может оказаться для меня последним. Хотя можно было послать, конечно, все ко всем шутам, закрыть глаза на коррупцию и кремлевское воровство и пойти на компромисс, который мне постоянно предлагали Путин и Степашин — дать, например, согласие войти в состав Конституционного суда (должность, очень почетная) вместо умершего Олейника или уехать послом в Финляндию. И все бы мигом забылось, и сам бы был целее, не рвал бы себе нервы и сердце. Но этого я не мог себе позволить.
Надо отдать должное сотрудникам Главного следственного управления, руководимого Михаилом Борисовичем Катышевым, — они работали не покладая рук — самоотверженно, на износ, приезжая на работу рано утром и уезжая поздно ночью. С огромным теплом я вспоминаю Владимира Ивановича Казакова, Георгия Тимофеевича Чуглазова, Петра Георгиевича Трибоя и других. Это на них сделали ставку и Катышев и я, это они заставили Россию приникать к экранам телевизоров и ловить каждое слово о «прокурорских новостях», они не дрогнули, в отличие, скажем, от моего старого друга Розанова или Чайки, которые пытались хитроумно лавировать.
А сотрудники тринадцатого отдела, те вообще прислали мне стихотворение — пусть не такое звонкое, как, скажем, у Твардовского или Доризо, но очень искреннее.
Подписался под этим стихотворением весь отдел.
Такие слова трогают до слез.
Должен заметить, что для кремлевских «горцев» мой выход на работу был полной неожиданностью. Они пытались подслушивать меня с помощью хитроумной техники, фиксировать мои действия через соглядатаев, но ничего у них не получалось. Все важные разговоры я проводил вне стен своего кабинета.
К этой поре в Кремле уже не стало Бордюжи, с ним разделались, что называется, круто, сковырнули ногтем в один миг, он даже ахнуть не успел, как очутился в больнице. Мне, честно говоря, сделалось жаль его. Ведь он, в сущности, действовал как солдат — выполнял приказ. Да и после содеянного у него, похоже, совесть заговорила… Плюс ко всему Бордюжа понял, что попал в нехорошую историю.
Когда я с ним говорил в последний раз, доказывая, что мне надо обязательно выйти на работу — ведь я, готовясь к заседанию Совета Федерации, не мог изучать материалы, что называется, на коленке, это я должен делать в служебном кабинете, — и Бордюжа согласился со мною:
— Да, Юрий Ильич, вам надо выйти на работу. Хотя бы ненадолго.
Он, вероятно, и не предполагал, сколь много нам удалось сделать за эти две недели.
УГОЛОВНОЕ ДЕЛО ПРОТИВ СКУРАТОВА
Наступил апрель.
Второго числа я по обыкновению вызвал машину на восемь утра. До работы мне от Архангельского ехать сорок пять, максимум пятьдесят минут, это уже проверено, так что в восемь сорок пять — восемь пятьдесят я практически всегда бывал на работе.
В восемь утра в дверь позвонили. Я открыл, на пороге стоял Юрий Башмаков, которого я раньше видел, но близко не сталкивался. Лицо какое-то сконфуженное, едва ли не виноватое.
— Юрий Ильич, принято решение о замене у вас охраны. Я — ваш новый начальник охраны.
В свое время я предупреждал Крапивина — главного охранного руководителя о недопустимости замены охраны, сказал, что ситуация эта скандальная. Башмаков, конечно же, был ни при чем, надо было добраться до своего кабинета, до вертушки, и там уж выяснить, в чем дело.
Когда ехали по кольцевой дороге, то включили радио, в сводке новостей вдруг тревожным набатом грохнуло сообщение: «Указом президента Российской Федерации Генеральный прокурор Скуратов отстранен от исполнения своих обязанностей на период расследования возбужденного против него уголовного дела».
Час от часу не легче. Что за уголовное дело?
Я машинально спросил у водителя — водитель у меня был старый, Анатолий:
— Дружище, до работы хоть меня довезете?
Тот отозвался предельно дружелюбно:
— Сделаю это с особым удовольствием, Юрий Ильич!