Вариант дракона

Пока я лежал в «кремлевке», вопрос о моей отставке был внесен на рассмотрение Совета Федерации, и Совет Федерации неожиданно для кремлевских властей уперся: рассматривать вопрос без присутствия Скуратова не будем, это неэтично. Заочно такие вопросы не решаются.

Мне стало ясно, что Совет Федерации захочет серьезно во всем разобраться и вряд ли вот так, «втемную», сдаст.

Я внимательно прочитал стенограмму заседания. Неожиданно нехорошо задело высказывание Строева.

Кто-то из зала произнес:

— Да Скуратов же болеет! Как можно рассматривать вопрос, когда человек болеет?

Строев не замедлил парировать:

— Он здоровее нас с вами!

А ведь Егор Семенович ни разу мне не позвонил, не поинтересовался, как я чувствую себя, не спросил, удобно ли в мое отсутствие выносить этот вопрос на заседание… А чувствовал себя я очень неважно. Во сне у меня начало останавливаться дыхание, я давился им, будто костью, — с остановкой дыхания казалось, что останавливается и сердце. В таких случаях невольно даже во сне боишься умереть, — за ночь я просыпался раз двадцать-тридцать. Было тяжело…

Вечером ко мне приехал Владимир Викторович Макаров, заместитель руководителя администрации президента:

— Напишите еще одно заявление об отставке.

Перед его приездом, кстати, позвонил Бордюжа, попросил сделать то же самое. И еще звонил Путин. Путин был, конечно, в курсе всех шантажных дел и вообще в курсе игры, которую вела «семья», держал соответственно равнение на кремлевский холм, и сказал:

— В печати уже появилось сообщение насчет пленки… это стало известным, Юрий Ильич, увы… Говорят, что на меня также есть такая же пленка.

В общем, он подталкивал к мысли: чем раньше я уйду, тем будет лучше. И вообще будет меньше шума… Звонки Бордюжи и Путина были этакой предварительной артиллерийской обработкой, которая всегда проводится перед всяким наступлением, а с появлением Макарова я понял: наступление началось!

Я сказал Макарову:

— Членов Совета Федерации я знаю хорошо: к ним придется идти и объясняться. Заочно они меня не отпустят. В Совете Федерации народ сидит серьезный… Заявление я писать больше не буду.

Честно говоря, именно в тот момент я твердо решил бороться. Бороться до конца: ну почему я должен уступать этим номенклатурным искривленцам? Ведь не я нарушаю закон, а они… Они! Все-таки я юрист, и не самый последний юрист в России… Неужели меня эта публика сломает?

Утром мне сказали, что по телефону меня разыскивает Строев.

Раз разыскивает, значит — припекло. Да и зол я был на него в ту минуту… Попросил передать, что я нахожусь на процедурах, и ушел на эти самые процедуры.

В этот же день, следующий после голосования, губернатор Магаданской области Цветков вновь поднял вопрос о моей отставке: чего, мол, человека поднимать с постели и вызывать на заседание? Он болеет и пусть себе болеет… Давайте удовлетворим его заявление, освободим, и — дело с концом.

Но Совет Федерации не пошел на поводу у Цветкова, в голосовании ему было отказано.

Начался этап изнурительной, тяжелой, длительной борьбы. Как ни уговаривал меня Макаров написать второе заявление об отставке, так я его и не написал.

ГАЗЕТНАЯ АТАКА

Когда лежишь в больнице, когда свободного времени не счесть, можно хорошенько обмыслить и собственные поступки, и собственную деятельность, и собственные планы с рабочими «сюжетами».

Конечно же, разговор об отставке был начат не сейчас и не в кабинете Бордюжи — он, судя по всему, произошел на кремлевском холме еще в 1998 году, в декабре.

В декабре 1998-го у меня должна была состояться встреча с Ельциным, я к ней готовился, — и, вполне возможно, там бы зашел вопрос и о моей отставке, — но вскоре мне объявили, что встреча в декабре не состоится, президент срочно ложится в больницу.

Поскольку я уже физически ощущал, как сгущаются тучи над моей головой, это сообщение я воспринял с облегчением.

В январе ко мне пришел Хапсироков… Кто такой Хапсироков? Как я узнал позже, в Генпрокуратуре его все звали Хапсом и в этой кличке, похожей на хватательное движение, Хапсироков не видел ничего оскорбительного, наверное, потому, что она соответствовала его сути.

Про себя Хапсироков говорил: «Я, конечно, не первое лицо в Генпрокуратуре, но и не второе…» А был-то Хапсироков всего-навсего управделами на Большой Дмитровке. Но суть не в этом. Управделами во всякой крупной организации — это главный завхоз, и, как всякий завхоз, естественно, имеет доступ к первому лицу. Так и Хапсироков. Он пришел ко мне и сказал:

— Юрий Ильич, разговор наш — под секретом. У меня есть точная информация: на вас собран большой компромат, поэтому вам надо из Генпрокуратуры уходить.

Час от часу не легче. В этом предложении было что-то беспардонно кремлевское: вот ведь — завхоз предлагает руководителю организации добровольно распрощаться со своим креслом.

Я ответил Хапсирокову довольно спокойно:

— Ничего противоправного я не совершал, наоборот, всегда старался этого избегать, поэтому о толстой папке компромата и речи идти не может… И уходить я никуда не буду. И не собираюсь.