Вариант "Ангола"

— Резвые вы хлопцы, — послышался слева голос седого. — Только отвернулись, а вы уж веревки да повязки поснимали… Ну как, похож?

Это вроде как уже не мне. Но что значит "похож"? Если речь обо мне — а это определенно так — то кто меня может здесь знать? Неужели… Прохоров?

Горячая волна надежды буквально захлестнула меня. Пусть это будет Прохоров, пусть это будет наш прииск!

— Да вроде похож. Борода эта мешает только…

Нет, не Прохоров. Голос женский… Но тогда кто?

— Вы сказали, что шли на алмазный прииск. Кто им руководит?

Я вздохнул. Конечно, можно было ломать комедию и дальше, но какой в том толк?

И почему голос кажется мне знакомым?

— Прохоров. Если еще жив.

Секундная пауза.

— Какая собака была в Москве у Иннокентия Евгеньевича?

Ого! Но я ведь не называл имени…

— Не было у него никакой собаки.

— Ну что ж… Здравствуйте, Саша.

Наконец-то я смог разлепить глаза. Щурясь, я всмотрелся в стоявших передо мной людей. Слева — седой, рядом с ним его напарник, которого он звал Михаилом, чуть поодаль толпится еще человек пять. А прямо передо мной… Я надеялся, что глаза у меня не слишком сильно вылезли из орбит.

— Зоя?

* * *

Аж голова кружится. Что тому причиной? Не знаю… Наверное то, что слишком уж резко все изменилось. Полчаса назад мы сидели в кромешной тьме, в пещере, не зная, что нас ждет в следующую минуту — а потом бац: горячий душ, чистое белье… Но главное все же в другом — в том, что на душе легко и спокойно. Впервые за много дней.

Потому что мы среди своих.

Потому что это и в самом деле советский алмазный прииск, на который мы должны были попасть.

И поэтому далеко не теплый прием, оказанный нам седым и Михаилом, и все прочее кажется теперь такой мелочью, что даже и вспоминать не стоит… Уверен — теперь, когда все так счастливо прояснилось, отношение к нам будет совсем иным.

— Ты что, оглох совсем?

Только тут я понимаю, что Володька уже несколько раз окликнул меня из соседней душевой кабинки. А теперь и вовсе вытянул мочалкой по спине.

— Что, сдурел?

— Не, ну вы посмотрите на него! Я тут изорался весь, а он знай себе мылится стоит! И лицо такое довольное…

— Да ладно… Чего надо?

— Так ты мне объясни — ты эту девушку знаешь, что ли?

— А-а, вон ты о чем… Выходит, что знаю.

— Ну ты даешь! А еще скромником прикидывался… Так я и знал, что в тихом омуте…

— Ерунду говоришь…, — поморщился я. — Это дочь Прохорова, Зоя.

— И ты не знал, что он ее с собой взял? Ну ты даешь…

Я пожал плечами.

— Честно говоря — не знал.

— Ну да, ну да, — странно улыбнулся Вейхштейн. — То есть у вас с ней ничего и не было, что ли?

— Что, сдурел? — повторил я.

— Хм. А знаешь — это даже и неплохо…, — Вейхштейн ушлепал в свою кабинку.

— В каком смысле?

Вейхштейн не ответил — рьяно намыливая мочалку, так что пена летела выше стенок кабинки, он насвистывал первые аккорды "Тореадора".

Зоя… Я снова вспомнил наше первое знакомство — и то, что последовало за ним. Здесь она совершенно иная: волосы убраны назад, тонкие брови вразлет, и куда только застенчивость девалась… Все-таки как сильно людей меняет время! Хотя — только ли время? Все-таки после смерти Прохорова-старшего, как я понял, именно она руководит прииском, а чтобы удержать в руках людей и производство, тем более такое сложное, нужно уметь принимать решения и не бояться ответственности. Тут на отцовском авторитете не выедешь, тут самой надо быка за рога брать.

В коридоре нас, отмытых до скрипа и гладко выбритых, уже ждала Зоя. Стоило нам появиться, она, до этого момента совершенно серьезная, вдруг прыснула.

— Дайте угадаю — подбородки? — мгновенно среагировал Володька.

— Ой, извините… Ну… да. Просто здесь все давно уже загорели и такого…, — она покрутила пальцами около подбородка, — уже не увидишь. Хотя если дядю Лаврика побрить, то, наверное, будет что-то в том же роде…

— А кто это — дядя Лаврик? — поинтересовался Вейхштейн, словно бы невзначай становясь поближе к Зое.

— Я дядя Лаврик, — раздался густой бас. Это было настолько неожиданно, что я едва не подпрыгнул — из глубины коридора появился рослый, и очень плотно сложенный мужчина: под рубашкой перекатывались бугры мышц, ворот открывал могучую шею борца. Пожалуй, он был даже покрепче Данилова. В угольно-черной шевелюре "дяди Лаврика" виднелись белые пряди, а вот в ассирийской бородище, которой позавидовал бы и Карл Маркс, не было ни одного седого волоса. Он протянул для рукопожатия широченную, как лопата, ладонь. — Горадзе, Лаврентий Ираклиевич, главный тэхнолог этого прииска.

И неожиданно подмигнул.

— Ну что, гости дорогие — ваш выход. Публика ужэ заждалась…

С этими словами он распахнул дверь.