Вариант "Ангола"

– Отбой, робяты, – хохотнул Клушин, обильно уснащая свою речь неподражаемым "оканьем". – Это ж не враги, это мясо. Знатный кабанчик!

– Дурак ты, Леша, и не лечишься, – сказал Валяшко, закидывая автомат за плечо. – Сходи к Попову, пусть тебе порошков от глупости каких выпишет, что ли. У вас там в Вологде что, все такие дурни? С этими кабанчиками шутки плохи, сам знаешь. А ну как на нас бы поперли? Клычищи видал? Доберется – не обрадуешься… На меня один раз такой напрыгнул – до сих пор мороз по коже.

– Тю, – махнул рукой охотник, – ужель бы не отстрелялись? Или патрона пожалел? Так свежатина же!

– Свежатина, – очень похоже передразнил его Валяшко. – Все б тебе жрать, дубина…

– Лагерем здесь станем, – сказал Радченко. – А ты, меткий стрелок, вперед – свою добычу свежевать. Понял?

– Понял, – хмуро сказал Клушин. – Вот завсегда так – захочешь доброе дело сделать, так еще дураком останешься…

– Не ной, я тебе помогу, – хлопнул его по плечу Новиков. И с усмешкой добавил, обращаясь к остальным бойцам: – Посмотрим, как вы это мясцо уминать будете, чистоплюи…

Мясцо "чистоплюи" и в самом деле уминали с аппетитом – только за ушами пищало. Не отставал от бойцов Радченко, не отставали и мы с Вейхштейном. Вдобавок Новиков заварил в котелке какие-то неизвестные африканские травки, и получился отличный кисловатый напиток, подчеркнувший вкус свежего, хорошо прожаренного мяса. Мы икали, мы рыгали, мы утирали рты ("ой, больше ну ни крошечки не влезет!"), а потом ("ну, вот самый-пресамый последний!") тянулись за новым жирным, сочным ломтем. Так что "по итогам" сытного ужина – тем более что мяса осталось еще много, и завтрак обещал быть не менее сытным – все были Клушину скорее благодарны, чем недовольны, и даже освободили его от дальнейших "работ по кухне".

Лучи заходящего солнца еще касались верхушек деревьев на плато, одевая их багрянцем, а внизу, под обрывом, уже сгущалась непроглядная тьма. Здесь, на верху, густо насыщенный пряными чуждыми запахами воздух был недвижим, а ниже по склону шумели во тьме деревья, перекликались ночные обитатели, и где-то далеко впереди уже чуть-чуть отливала серебром морская гладь. До берега было еще километров десять, и шум прибоя до нас, конечно же, не доносился, но я словно чувствовал, как ворочается в ночи океан…

А потом солнце кануло за горизонт, и ночь затопила плато. Бесчисленная масса звезд усыпала небо – надеюсь, что я никогда не перестану удивляться этому сияющему великолепию – и сквозь них, торя свой путь в небесном океане, тяжело пробивалась огромная желто-багровая луна.

…Эта африканская ночь – луна и звезды в угольном небе, силуэты деревьев, вырываемые из мрака отблесками костра, хохот гиен – будила какие-то чудовищно древние воспоминания. Воспоминания из тех времен, когда далекие предки человека, едва научившиеся откалывать бритвенно-острые пластинки от кремневых желваков и защищаться от ночного холода шкурами животных, бродили по этим равнинам, завоевывая себе в схватках со страшными хищниками древнего мира право на жизнь. Десятки тысяч лет минули, шрамы избороздили лицо планеты, да и мы, люди, уже давно не грязные дикари в шкурах – а здесь, кажется, ничего не изменилось… Я вздрогнул и поежился. А потом, повторяя путь древнего охотника, зашагал к костру, чтобы найти рядом с ним тепло и покой.

– Ты где пропадал? – поинтересовался Вейхштейн, укладываясь поудобнее на свежесрубленных ветках. – Мы тут вахты… ну то есть дежурства делим.

– И что мне досталось?

– Хорошее время, – сказал Новиков. – С полуночи до часу. Только вы, Александр Михайлович, уж дежурьте посерьезней, чем давеча…

Я хотел было ответить колкостью – но на лице Новикова играла такая обезоруживающая улыбка, что я только рассмеялся в ответ. Засмеялись и бойцы – беззлобно, по-товарищески.

– Ну ладно, повеселились, и будет, – махнул рукой Радченко. – Живо спать!

Команда относилась к бойцам, но и мы против такого развития событий ничуть не возражали. Через несколько минут наш маленький лагерь погрузился в сон, и только Ваня Быстров, которому выпало первое дежурство, нахохлившись, сидел у костра, да позвякивала в темноте уздечкой стреноженная лошадь…

* * *

…К морю мы вышли около полудня. Укрывшись в прибрежных зарослях, выжидали, пока Валяшко и Клушин обследуют берег. Муштровал их Радченко не зря: когда бойцы устремились вперед, я мгновенно их потерял из виду: они словно сливались с растительностью. И – не хрустнет сучок под подошвой ботинка, не шевельнутся листья, не затрепещут верхушки кустов. Новиков поглаживал морду Звездочки, чтобы она не вздумала заржать.

Они отсутствовали около четверти часа. А потом появились неожиданно, словно призраки: только что не было – и вот они, пожалуйста.

– Все чисто, – вполголоса сказал Валяшко.

– Можно идти, – так же тихо подтвердил Клушин, и аккуратно отвел в сторону паутинку, по которой к нему на плечо пытался спуститься какой-то смешной зеленопузый паучок.

Вейхштейн посмотрел на часы:

– Думаю, минут за двадцать управимся.

Радченко кивнул:

– Хорошо бы. И сразу отходим. А то мало ли…