Варяги

Между тем, по всей славянщине только и речи было, что о новгородском Владимире. Князь–красавец, князь–удалец, князь–герой, который сам выходил на бой с богатырями и побеждал их, князь шумно–веселый на раздольных пирах и отчаянно храбрый в битвах, князь, ни во что не ставивший никакие богатства и беззаботно расшвыривавший в народ все, что составляло его достояние, такой князь становился в глазах славян каким–то идеалом верховного правителя, и их сердца и помыслы клонились к Владимиру. Ярополк же с каждым днем падал все ниже и ниже в мнении даже преданных ему людей.

Теперь же речи старика Добрыни наводили Зыбату еще и на новые помыслы. В намеках Владимирова пестуна молодой воин ясно видел подтверждение того, что и ранее подмечал он сам. Теперь Зыбата ни на миг не сомневался, что Ярополка окружает измена, и ему только не хотелось думать о том, что и воевода Блуд, выпестовавший Ярополка, так же предает его в руки врага, как и хитрый арконский жрец–предатель Нонне.

Чем дальше шло время, тем все больше и больше грустью наполнялось сердце Зыбаты, а Владимировы дружины шли, не уставая, вперед, к устью Роси, где стояла Родня – городок, которому суждено было прославиться в русской истории.

11. ПУТЬ НЕВЕДОМЫЙ

Когда Владимир со своей свитой пришел на берега Роси, Родня оказалась уже обложенной его передовыми дружинами.

Прямо с похода новгородский князь отправился осматривать осажденный городок.

Зыбата был с ним.

– Изрядно потрудились мои храбрые дружины! – восклицал Владимир, объезжая отдельные становища дружинников. – Как хищный волк в капкане, сидит теперь Ярополк.

Добрыня в ответ грубовато засмеялся.

– Чего это ты, Добрынюшка? – взглянул на него князь.

– Про хищного волка говоришь ты, – перестав смеяться, отвечал тот, – а я думал, что не волк он.

– А кто же по–твоему?

– Мышь.

– Уж будто?

– А разве не так, – продолжая смеяться, отвечал Добрыня, – ну, какой же, в самом деле, он князь: разве князь сделал бы то, на что он пошел? Запереться бы ему в киевском Детинце, так мы бы никаким измором там не взяли его, и подступиться нам к тому Детинцу невозможно было бы, а тут, ты погляди! Только двинемся все разом, так голыми руками этот частокол разворотим.

Владимир не отвечал. Он смотрел на открывшуюся перед ним Родню. Городок лежал у берега реки и был очень мал. Детинец его, или крепостца, был совсем ничтожный, и уже передовым дружинам новгородского князя удалось окружить его так, что все пути сюда были отрезаны и последнее убежище старшего сына Святослава должно было скоро пасть от недостатка пищи для засевших в нем немногочисленных дружин.

Об этом именно и думал Владимир.

– Ой, князь молодой, – заговорил опять Добрыня, – стоит ли возиться с Родней–то? Скажи слово, ударим мы на нее разом, и голова моя порукой тебе в том, что сразу же Ярополка заберем.

– Не хочу я того, – отмахнулся досадливо новгородский князь.

– Что так?

– Измором возьмем.

– Измором, говорю, возиться не стоит! Покончить бы с ним, да и делу конец.

– Нет, не следует того.

– Али дружины жалеешь? Али в победе не уверен?

– Да нет же! – сердито крикнул Владимир. – Рогвольд Полоцкий покрепче был, да и то я брать его не задумался. А тут я крови не желаю больше. Я дело затеял и не хочу, чтобы народ говорил, будто я через труп брата на киевский стол взошел. Хочу я, чтобы Ярополк сам пришел ко мне, челом мне ударил, меня просил его над Киевом заменить. Хочу также, чтобы все это знали, чтобы все ведали. Мало сего: хочу я, чтобы Ярополк сам увидел, какие люди его окружают и чего они стоят. А голова его мне не нужна. Пусть посидит, нашим же дружинам и без того отдохнуть нужно: сильно притомились они в столь долгом пути, так не все ли равно, где отдыхать? Сторожевую же службу нести, пожалуй, нетрудно будет. Ты, Малкович, о том позаботься, чтобы поменьше времени люди на стороже стояли.

– Эй, ой, Владимир, – засмеялся Добрыня, – говоришь ты так и от меня же свои думы скрываешь. Все я знаю; куда и на что ты метишь. Хочешь ты, чтобы Блуд и Нонне тебе Ярополка выдали.

– Коли знаешь это, дядя, так и держи про себя, – оборвал его Владимир, – будешь болтать много, добра из того выйдет мало, так–то.

Зыбата слушал этот разговор, и еще более наполнилось грустью его сердце. Впервые при нем во всеуслышание были произнесены имена Блуда и Нонне, и теперь ему стало ясно, что эти люди готовы были предать киевского князя в руки врага.

Владимир заметил смущение, явно отразившееся на лице его друга детства.

– Ты, Зыбатушка, не печалься, – направил он к нему лошадь, – ты, вон, христианин, а вы, христиане, всегда воле Господней покорны, так покорись и теперь ей, предоставь Ярополка участи, какая ему суждена, и не горюй, не мучайся за него. Помятуй, что не погибнет он, коль не суждено ему погибнуть. Я же, Владимир, головы его не ищу, и крови мне его не надобно. А ты, Зыбатушка, лучше вот что: приходи ты ко мне в шатер; я там у своего ложа занавес приказал раскинуть. Так ты побудь за тем занавесом малое время; да что услышишь, о том умом пораскинь.

– Зачем же потайно буду слушать, княже? – спросил Зыбата.