Варя. Я все вижу

– Подождите, – прошу их. – Мне нужно кое в чем убедиться.

– Нет, Варь, с тебя хватит. – Папа качает головой и все в его тоне говорит о том, что в комнату меня больше не впустят.

– Ладно, – соглашаюсь с этим, – тогда скажи мне сам, что там было? Я уперлась спиной не в стену.

– Это был шкаф-купе.

– С зеркалом? – руки начинают подрагивать.

Папа медлит и переглядывается с крестным.

– Пап, я только что видела тело без лица. – Напоминаю ему. – Страшнее уже ничего не будет.

– Ну, было там зеркало в средней секции, но почему-то его завесили пледом. – Вместо него отвечает крестный. – Он на тебя и грохнулся, видимо закрепили плохо. Если есть какие-то мысли, запомни их, потом расскажешь. А сейчас тебе нужно ехать домой, пока тебя не увидели те, кому не нужно.

Перечить ему не стала. Мне и самой здесь находиться больше не хотелось. И я послушно спускаюсь вниз, а затем сажусь в машину, чтобы поскорее убраться из этого дома. И чем быстрее мы удалялись от него, тем больше я чувствовала себя в безопасности.

Хотя это и было заблуждением.

Потому что, те, кому не нужно, уже заметили меня в той комнате.

И безопасность стала для меня понятием растяжимым.

Глава 7. Сейчас

– Домовая, на выход, – гундосит амбал – санитар Стасик, – к тебе визитер.

И делает он это, как всегда, по-свински. Подкрадывается со спины, наклоняется прямо к уху и только тогда уже начинает говорить. Смакуя то, как пациенты дергаются от неожиданности, что-то разливают или со страху подскакивают. Первые пару раз и я так делала, но потом быстро подметила за ним то, как Стас противно сопит носом, втягивая постоянный насморк в себя. И как звенят ключи, которые он защелкивал у себя на ремне. И то, что он прихрамывает на правую ногу, а это в свою очередь изменило его походку. Поэтому, как бы он ни старался, я даже не вздрогнула. Спокойно собрала цветные карандаши в пенал и отложила их на край стола вместе с раскраской – антистресс.

Сегодня пятница или «творческий день». Или день свободы от изнурительных терапий, бесед и бесконечных обследований, чтобы выявить динамику твоей болезни. И все потому, что врачи спешат закончить недельный отчет и поскорее отправиться домой. Вот поэтому нас после обеда всегда отправляют в общий зал, где каждый сам себе по душе выбирает занятие. Кто-то ляпает краской на чистый лист мольберта и размазывает пальцами в каком-то диком и только одному рисующему человеку понятном рисунке. Кто-то пялится на шахматы, а затем медленно делает ход сначала за себя, а потом за невидимого соперника. Кто-то собирает пазлы и когда детали сходятся, хлопает в ладоши словно маленький ребенок. Кто-то невидящим взглядом смотрит в экран телевизора, где постоянно крутят безобидную программу про природу. Там порхают бабочки, безмятежно проплывают облака и дельфины веселой стайкой выпрыгивают из воды. Никакой охоты, никаких хищников. Ничего из того, что может вызвать приступ агрессии или хоть как-то расстроить пациентов. Которые вроде бы сидят у экрана, но каждый погружен в какую-то свою реальность.

И из этого исходит следующий факт: здесь не нужно было ни с кем общаться. И уж тем более с кем-то дружить. Здешние обитатели существуют по принципу «каждый сам по себе» и меня это вполне устраивало. С одной стороны существовать… да, именно существовать здесь в одиночку было поначалу невыносимо. Из-за нехватки нормального общения с нормальными людьми тебя постоянно отбрасывало в прошлое, где это все осталось. И если на свете существует подобный вид пыток человека, что ж…он самый действенный. Физическая боль забудется сразу же, как срастутся кости и заживут порезы. А вот душевная боль будет тебя терзать пока ты дышишь. Ведь не найдется искуснее палача, чем ты сам.

Как я спасаюсь от этого? Я не нашла лучшего способа, чем стать одной из тех, кто меня окружает последние полгода. Я, как и они, ухожу в другую реальность, где мне хорошо. Правда, здесь я не мечтаю, ничего не вспоминаю и уж тем более ничего не планирую. Просто плыву по течению дней, лишь изредка отмечая, что пейзаж за окнами больницы меняется в зависимости от наступившего месяца. Однако появление Егора кардинально все меняло. Он выдернул меня из этого спокойствия и заставил вступить в спор с самой собой. Одна половина меня встрепыхнулась, почуяв свободу и возможность найти и отомстить тому, кто повинен во всем этом ужасе. А вторая половина меня…она боится. Она запуганно сжалась и умоляет не связываться вновь с тем кошмаром.

– Домовая, шевелись, – подгоняет меня Стасик и снова с хлюпаньем втягивает сопли. И смотрит при этом на меня, как грязь, которую ему нужно выковырять из этого места, а руки марать не хочется. В этом его огромный минус – он считает себя королем этой больницы. И позволяет себе издеваться над пациентами, когда все врачи уходят по домам. Я слышу скулеж бедолаг по ночам, а за ним постоянно следует гадкий смешок этого имбецила. Потому что знает, никто жаловаться не станет. А очередной синяк на теле пациента можно всегда списать на неуклюжесть или на другого больного.