— Знаешь, Стас, — смотрю на него, — когда я отсюда выйду, то пришлю тебе месячный запас капель для носа и столько же жидкости для ополаскивания рта. Без них ты просто омерзителен.
— Знаешь, я может быть бы и обиделся, — он наклоняется ближе и говорит так тихо, чтобы слышала только я и при этом обдавая меня своим несвежим дыханием, — но мы оба прекрасно понимаем, что ты попала сюда надолго. И для меня будет честью сделать так, чтобы ты это время запомнила на всю оставшуюся жизнь.
— Стасик, ты же читал мое дело? — прищуриваюсь. — О, я думаю, что да. И ты в курсе, почему я здесь сижу. Так скажи мне, если я перерезала всех своих родных… разве у меня может дрогнуть рука по отношению к какому-то медбрату?
Я вижу, как дернулся его кадык и как в глазах промелькнул небольшое, но опасение. Но он пытается не выдать себя и отходит на шаг назад:
— Покажи руки.
— Серьезно? — хмыкаю. — Отсюда я ничего не могу вынести, я ведь даже рисую восковыми карандашами для малышей.
— Руки, Домовая, — требует он и я подчиняюсь, поднимая руки и показывая, что у меня ничего нет ни в ладонях, ни подмышками. Он обходит меня по кругу и останавливается за моей спиной, грубо подталкивая в предплечье. — Шагай вперед и чтоб без выкрутасов.
С одной стороны, хорошо, что он идет позади и не видит моего лица. Потому что я не радуюсь его страху. Я не кайфую от того, что меня считают убийцей. Я едва сдерживаю слезы. Ведь мне пришлось впервые вслух произнести то, в чем меня обвинили.
Но я не убивала родных…
Я не успела их спасти.
— Вы же понимаете всю ответственность? — сначала слышится немного истеричный голос заведующей это больницы, а затем в поле зрения появляется и она, и Егор.
Который стоит, подпирая стену спиной и скрестив руки у себя на груди. Внешне — скала спокойствия. В то время, как Ольга Владимировна в присущей только ей манере, пытается вдолбить ему в голову то, что я опасна для него, для себя и для всего окружающего мира. Я встречалась с ней трижды за все мое время нахождения здесь. И все эти три раза мне казалось, что она вот-вот либо разрыдается, либо сорвется и начнет тебя колотить. Не понимаю, как таким людям доверяют руководящие роли. Ей бы самой не мешало бы недельки две здесь полежать и полечиться.
— Все необходимые документы и разрешения у вас на руках, — голос парня даже не дрогнул, — я имею полное право забрать пациентку и начать экспериментальное расследование.
— Это неоправданные риски, — не сдается главврач. — Кому это вообще пришло в голову?
— Тому, кому надо. — Уже более резче следует ответ от Егора. — Такие детали и подробности вас не касаются. По факту, я уже получил разрешение на работу с Варварой Домовой от вашего вышестоящего руководства. Так что ваши возмущения… они не имеют никакого смысла. Они просто раздражают меня так, будто я слышу назойливый писк комара.
После этих слов он поворачивает голову в мою сторону и отталкивается от стены.
— Добрый день, Варя.
— Добрый, — осторожно отзываюсь в ответ, не понимая до конца, что происходит.
— Почему она до сих пор в больничной одежде? — он окидывает меня взглядом.
— Потому что…потому что… — Ольга Владимировна никак не может придумать ответ. — Пациентка находилась на обязательном занятии.
— Давайте я сделаю вид, что не знаю о том, что у пациентов сегодня свободный день, — хмыкает Егор, — а вы быстро распорядитесь, чтобы Варе вернули ее повседневную одежду.
— Не могу, — главврач даже не скрывает превосходств в голосе, — у Варвары не осталось никакой одежды. Потому что она прибыла к нам вся заляпанная кровью и нам пришлось все утилизировать.
Мое сердце при этом пропускает удар и мне хочется провалиться сквозь землю. Оказаться уже в этом гребанном аду, который мне обещали и в полиции, и в сизо, и при первом знакомстве в этой больнице. Сил моих уже больше нет…
— Ладно, это не помеха, — Егор машет мне рукой, — пойдем.
И под удивленные, недоумевающие взгляды главврача, Стаса и еще двух охранников, я без наручников просто беру и выхожу следом за Егором за дверь, которую он без проблем открыл своим специальным пропуском.
— Что с тобой? — Спрашивает меня парень, заметив, что я застыла на месте.
А я не могу даже слово сказать. Такие эмоции нахлынули, что пришлось зажмуриться. Я как будто вдруг стала скалолазом, который добрался на вершину горы, где в атмосфере царит сплошной разряженный воздух. Обрушившаяся на мои рецепторы свежесть, казалась такой странной и удушающей после больничных ароматов. Непривычные звуки улицы пугали своим разнообразием. Непроизвольно обхватываю себя руками и поеживаюсь. Как запуганный зверек, которого вытащили из его норы и теперь, образно держа за шкирку, заставляют смотреть на свет. А еще резко накатывает головная боль.
— Последствия сотрясения? — от Егора не укрывается то, как я начинаю массировать висок.
— И да, и нет, — морщусь, но делаю первые шаги в его сторону. — Сотрясение лишь усилило их. А мигрени начали преследовать меня с того вечера, когда мы выехали на вызов.
— А галлюцинации? Они тоже начались после той поездки?