— Государь, я всегда состоял при особе Людовика Конде, вам это хорошо известно, так кому же мне еще служить, как не его сыну? Надеюсь, он вполне здоров?
Король рассмеялся:
— Так здоров, что лучше и не надо, но опасаюсь за состояние его здоровья после вашей встречи.
— Почему же это, сир?
— Да потому что у него уже стали проявляться пороки, присущие его отцу. Мало того, что мой дядя Конде волочился за каждой юбкой, он еще был пьяница, каких поискать. Правда, пил он нечасто, и всегда в обществе господина Матиньона, но уж если они начинали, то напивались до такой степени, что переставали узнавать друг друга, а когда утром просыпались, то оказывалось, что спят они уже не там, где хотели, и не с теми, с кем следовало бы.
— Охотно признаю вашу правоту, государь, но недоумеваю по поводу того, кто мог вам обо всем этом рассказать, — заулыбался Матиньон.
— Да кто же, как не те, с кем вы устраивали оргии?
— Вам они знакомы, сир?
— И весьма неплохо. В их обществе нам с Конде частенько приходится проводить время.
— И вы полагаете, государь, что я сослужу плохую службу молодому Конде, если буду таким же Аргусом, как и для его отца?
— Если будете так же предаваться возлияниям, как и при его отце.
— В таком случае я умерю дозу потребления ровно вполовину, дабы, упаси бог, меня, бесчувственного, не встретил Гермес.
— Ловлю вас на слове, Матиньон.
— Что же касается женщин, государь, то сам великий Конде давал мне сто очков вперед.
— Его сын не уменьшит это число, вы сами убедитесь. Наша задача — не слишком потворствовать его слабостям, и ж тремя останавливать, если юный принц, исчезнув из поля зрения бдительного ока Силена, начнет приобретать репутацию чересчур усердного дамского волокиты. Впрочем, он ее, кажется, уже приобрел. И хотя подобное говорят и про меня самого, но я более осторожен в выборе, нежели Конде, а уж тем паче моя милая женушка. Та, как утверждают, переспала уже с доброй половиной придворных. Что же вы в ответ на это?
— Стараюсь не отставать от нее.
— И все же, сир, — проговорил Матиньон, оглядевшись по сторонам и приглушая голос, — вам надлежит думать о другом… так же, как и Конде.
— Я это знаю, — подмигнул Генрих. — Но закончим разговор, будем помнить, что в Лувре у стен и даже потолков имеются уши, этот слуховой аппарат моей тещи, заимствованный ею у самого Мидаса. Итак, с этим мы уладили, а сейчас я иду к королю. Думаю, ему будет приятно увидеть живыми и невредимыми старых знакомых. А пока прошу в мои апартаменты.
Д'Арманьяк провел их в покои короля Наваррского, а сам Генрих отправился к Карлу.
Глава 3
Во дворце Монморанси
На другой день вечером Лесдигьер и Шомберг были приглашены Дианой Французской во дворец Монморанси.
Герцогиня Диана Ангулемская или мадам Бастард, как называли ее иногда, точно такая же, какою мы впервые увидели ее двенадцать лет назад, встретила их в большом гостином зале с голубыми обоями, белыми полупрозрачными занавесями на окнах, обшитыми золотистой бахромой, и картинами, развешанными по стенам. Что-что, а произведения искусства всегда ценились этим семейством, и ими были богато обставлены и украшены коридоры, залы и гостиные не только парижских особняков Монморанси, но и загородных резиденций и замков за пределами Парижа.
Семейство Монморанси пользовалось широкой и заслуженной славой покровителей литераторов и деятелей искусства того времени: музыкантов, скульпторов, поэтов, одним словом, служителей всех девяти муз. В этом доме, которым с полным правом можно было назвать салоном или отелем Богем, собиралась элита французского общества. Но здесь же были и представители низших классов — те, кто принадлежал к простолюдинам или к различным слоям буржуазии. Диана принимала их отдельно; в вопросах культуры и просвещения она общалась одинаково как с людьми своего круга, так и с теми, кто принадлежал к низшему сословию.
Здесь высказывались суждения о творчестве Горация, Овидия, Плутарха и Ариосто[39], здесь говорили о Лисиппе и Скопасе[40] так, будто бы они жили в их время и были, чуть ли не соседями; здесь обсуждали труды Саллюстия, Апулея и Сенеки[41], нисколько не стесняясь в выражениях и прохаживаясь, иной раз по адресу «Метаморфоз» и «Фиесты» так, словно их авторы были заклятыми врагами, либо соперниками на литературном поприще. В этом доме обсуждали деяния Лукулла и Суллы[42], рассуждали о трудах Аристотеля и работах Апеллеса[43], восхищались творениями Приматиччо и Челлини и тут же читали свои вирши или предлагали обсудить: одни — произведения живописи, другие — ту или иную балладу, забавную песенку или сонет.
Вышесказанное обсуждалось и восхвалялось, а нередко и отвергалось, разумеется, людьми из высших и средних слоев общества, представителями которых были сама Диана де Франс, Монтень, Палисси, Ронсару Баиф, Маргарита Наваррская, графиня де Рец, госпожа Мадлен де Ла Ферте-Сеннектер и другие.