Варфоломеевская ночь

На счастье, никто из горожан, сновавших по улице Сент-Оноре вверх-вниз, не выразил желания помочь гвардейцам, хотя многие тащили на плечах аркебузы и пищали. Но, во-первых, было непонятно, почему католики сражаются с католиками, ведь на всех были одни и те же опознавательные знаки, и в таких условиях никто не решался прийти на выручку ни тем, ни другим, боясь самому оказаться потом в неловком положении. К тому же герцог Анжуйский, восседавший на жеребце и молча наблюдавший картину сражения, никого не звал. А каждый из тех, кто в эту ночь убивал и грабил во имя святой веры, тащил домой добро убитых гугенотов, а порою и католиков, и не имел никакого желания вмешиваться в дела дворян, рискуя при этом остаться без добычи. Поэтому каждый, бросая мимолетные взгляды на дерущихся, спешил поскорее пройти мимо, не забывая, однако при этом громко крикнуть «Да здравствует король!» или «Слава герцогу Анжуйскому и герцогу Гизу!» Были, впрочем, любопытные, которые стояли в отдалении и молча, наблюдали за схваткой, причину которой не понимал никто. И, рассудив, что дворяне-католики что-то не поделили между собой, а судьей в их борьбе выступает сам Генрих Анжуйский, они не вмешивались. Ждали исхода сражения, чтобы потом, когда все будет закончено, забрать себе одежду убитых и прочее, что при них найдут. Мертвым ведь одежда ни к чему, а на обнаженном трупе не написано его вероисповедание.

Сражение кипело с неослабевающей энергией: сверкали шпаги и кинжалы, металл яростно встречался с металлом, старался сломить сопротивление собрата, отчаянно звенел при этом, и рассыпал снопы искр. Лезвия натыкались на шлемы и кольчуги, резали, рубили их, ломались, тупились, но, повинуясь воле хозяина и его руке, вновь пытались вгрызться и живую плоть врага.

Постепенно вся группа переместилась в сторону улицы Тиршап. Оттуда тоже слышались душераздирающие крики, но шли они из домов, где шла яростная борьба и из окон продолжали выбрасывать обнаженные тела мужчин, женщин, стариков и грудных детей. Саму улицу можно было назвать пустой, если не считать нескольких человек, острыми баграми цеплявших трупы, а порою еще и живых людей, за головы и тащивших их в огромную общую кучу на берегу Сены прямо под окнами тюрьмы, где им вспарывали животы и топили в воде.

Лесдигьер получил уже несколько ранений: укол в грудь, рубленую рану и рваную царапину во всю щеку, которая сильно кровоточила. Он заколол двоих, но эта победа досталась дорогой ценой. Шомберг тоже вывел из строя двоих, корчившихся от боли на булыжниках, но и сам получил при этом три ранения. Матиньон зарубил одного гвардейца и легко ранил другого, но при этом сам получил удар в грудь, от которого едва устоял на ногах. На него сразу же набросились всей оравой, рассчитывая на легкую победу, но друзья пришли ему на помощь, взяв часть ударов на себя и заслоняя его своими шпагами.

Но вот, наконец, и перекресток. Совсем рядом, прямо за их спинами, дом адмирала. Кажется, его подожгли — в сторону Трагуарского креста тянулись клубы черного дыма.

Сейчас самый благоприятный момент для бегства, еще несколько минут — и с ними будет покончено: силы быстро иссякают. Но нельзя было уйти просто так, не сказав на прощанье последнего слова. И Лесдигьер крикнул Месье:

— Подлый и вероломный убийца! Тебе зачтутся все злодеяния на этом свете, а когда будешь гореть в адском пламени — на том! Вместе со всем твоим семейством! Час возмездия близок, и он наступит, запомни это, Генрих Анжуйский!

Затем, быстрыми и точными ударами сразив сразу двух гвардейцев, Лесдигьер крикнул друзьям: «За мной, гугеноты!», и все трое бросились бежать вниз по улице Тиршап.