Варфоломеевская ночь

— Что касается вас, Матиньон, — повернулся король к спутнику Лесдигьера, который все это время мучительно соображал, какие же санкции применит Карл IX именно к нему, — то я оставляю вам жизнь в память о Людовике Кон-де. Он хоть и был мятежником и частенько восставал против власти короля, но слыл веселым и добродушным человеком, которого любил я. И почему так выходит, — внезапно пожал плечами Карл, — что если кого-то люблю я, значит, его обязательно будет ненавидеть мой брат Анжу, и наоборот. Нет, действительно, я и в самом деле терпеть не могу ни дю Гаста, ни Монлюка, в которых влюблен Анжу.

— Наверное, это потому, сир, — ответил Матиньон, — что у вас с братом разные представления о справедливости, честности и чести, а также о лицемерии и вероломстве.

— Но-но! — прикрикнул на него король. — Как вы смеете оскорблять особу королевской крови, сударь, да еще в присутствии его брата!

— Сир, прошу простить меня, — ответил Матиньон, — но я сказал только то, что думаю сам и что известно всем.

— А впрочем, вы правы, — тут же согласился король и махнул рукой, — я и сам скажу, что Анжу порядочный негодяй, и потому я его не люблю… да еще шепчется с королевой за моей спиной и неё против меня! Ну да бог с ним, речь сейчас не о нем. Я дарю вам жизнь, мсье, потому что вы верно служили принцу королевской крови, моему дяде, были его самым близким другом и так лес верно служите теперь его сыну, хотя вполне могли бы сейчас находиться где-нибудь на юге страны и наслаждаться любовью госпожи Д'Этамп. Больше всего на свете я ценю дружбу и преданность, к тому же хорошо знаю, что как королю Наваррскому не обойтись без услуг Лесдигьера, так принцу Конде не обойтись без верного Матиньона. А посему я объявляю вам обоим, что вы свободны и с этой минуты вольны делать все, что захотите, кроме одного: служить своим господам.

Все четверо переглянулись, явно не понимая вывода, сделанного столь неожиданно Карлом.

— Как! Вы лишаете нас и этих двух последних дворян! — воскликнул Генрих Наваррский. — Но вы же сами только что сказали, что преданнее слуг нам не найти!

— Вот именно, — ответил король, — это лучшие из лучших. А взамен я дам вам других.

— А эти?

— Они тотчас же покинут Лувр и уберутся из Парижа восвояси, хотя черт меня подери, если я понимаю, как им удастся выбраться живыми. Но это уже их дело.

— Но почему? — спросил Конде. — Разве им здесь грозит опасность, ведь они под защитой короля!

— На сей час — да! Но кто знает, что может случиться с ними впоследствии: через час, два, днем или вечером? Не буду же я все время охранять их! Или вы. Едва им захочется куда-то выйти, как на них набросятся разъяренные католики и с криками «Смерть еретикам!» прикончат одного и другого. Кто может быть уверен, что я в это время окажусь рядом? Больше их не спасет никто, тем более их господа, жизнь которых у самих висит на волоске. А потому говорю вам: бегите отсюда, спасайте ваши драгоценные жизни, которые нужны вам самим, вашим господам и Франции.

— Король прав, — произнес Генрих Наваррский, подходя к Лесдигьеру, — и если действительно все так и обстоит, то мы оказались пленниками в его доме, а пленным, как известно, слуги без надобности. Спасайте себя, как сможете, и да будет с вами Бог. Пройдет время, и мы снова встретимся, но тогда уже не будет войны, и вы выполните до конца клятву, которую дали моей матери и которую сейчас вынуждены нарушить в силу не зависящих от вас обстоятельств. Я освобождаю вас от нее до того дня, когда вашей жизни уже не будет угрожать опасность и когда вы понадобитесь мне.

— То же скажу и я вам, Матиньон, — произнес Конде. — А когда волнения улягутся, я сумею найти вас и, смею вас уверить, у меня не будет друга вернее, чем вы. Прощайте, Матиньон, и вы, Лесдигьер! О нас позаботится король, а о вас — Господь. Уповайте на его милосердие, и да не оставит он вас благодеянием и убережет от несчастья своей десницей.

— Как же мы выйдем отсюда, — спросил Лесдигьер, — если кругом убивают наших братьев? О бог мой!.. Шомберг!!! — он повернулся к Матиньону. — Ведь они убьют Шомберга!

— Ты прав! Нам надо немедленно же идти спасать его!

— Это еще кто? — спросил король.

— Наш друг, сир. Он был когда-то католиком и служил коннетаблю Монморанси, но с тех пор как познакомился с подлостью и лицемерием, представленными в лице герцога Анжуйского, да простит мне эти слова ваше величество, он переменил веру и сделался гугенотом.

— Что ж, выручайте приятеля, и да поможет вам Христос. Признаться, я на свой страх и риск уже подумывал оставить вас здесь и запереть вместе с королем Наваррским и принцем, но теперь вижу, что вас не удержать. Я попробую позвать гасконцев, они католики и сумеют провести вас через замковые ворота.

И он собрался уже отдать приказание Крийону, стоявшему возле дверей, как вдруг они раскрылись, и в комнату вошла супруга Карла, габсбургская принцесса Елизавета в сопровождении фрейлин. Лицо ее было бледно, губы тряслись, дрожали руки, в которых она теребила платок.