Варфоломеевская ночь

Искусственными, растянутыми чуть ли не до ушей, улыбками встретили Генриха Екатерина Медичи и члены ее семьи, — которые, впрочем, сию же минуту выразили соболезнования, — а придворный штат лишь сдержанно наклонял головы; некоторые пробовали улыбаться, у иных получалось. Пожалуй, искренне радушным был король Карл, по крайней мере, многие так решили. Стиснув Генриха в объятиях и еще раз, выразив соболезнования, он наговорил своему кузену кучу любезностей, потом обнял его и потащил к себе, чтобы без помехи наговориться.

Что касается Маргариты, то жених произвел на нее скорее отрицательное впечатление. Она сразу же пожаловалась фрейлинам, что от него дурно пахнет и выглядит он настоящим мужланом на фоне разнаряженных придворных, к которым она привыкла. Вопреки мнению, которое о нем здесь составили, он оказался весьма робким в беседе. И, как выяснилось, очень скверно говорил на чистом французском языке и совершенно не умел вести светскую беседу. Так в действительности все и было. Увидев свою невесту в ослепительном наряде, уловив тончайший запах духов, исходивший от нее, и узрев в ней настоящую красавицу, которых доселе он не встречал, Генрих растерялся. В голову сразу пришла мысль о невозможности, о полной абсурдности брака между такими разными людьми, какими был он, выросший в деревне и всю жизнь питавшийся молоком, чесноком, луком и мясом, и она, взращенная в праздной атмосфере двора, красивая, культурная, начитанная, образованная, питавшаяся блюдами, которые готовили лучшие парижские повара. Разумеется, беседа их в силу этих причин сразу же не заладилась, и Маргарита была глубоко разочарована юным наваррским увальнем, которого прочили ей в мужья; оставшись одна поздно вечером, она горько плакала, вспоминая ненаглядного герцога Гиза, которого продолжала любить и ждать. А Генрих, нахмурив лоб и заложив руки за спину, нервно вышагивал по полу новой квартиры и думал о том, какую тяжелую школу ему еще придется пройти, прежде чем стать хоть немного похожим в манерах, речах и поведении на любого из этих расфранченных придворных, с которыми его невеста так мило и непринужденно беседует. Да еще надо понравиться ей и постараться завоевать ее любовь, ведь скоро она станет его женой. А впрочем, это ни к чему, ведь его женят не на ней, а на принцессе царствующего королевского дома, брак с которой положит конец губительным войнам.

На другое утро Катрин первой вбежала к Генриху в спальню и бросилась в объятия.

— Брат, уедем отсюда! — просила она, прижимаясь к нему. — Здесь так трудно дышать… Мне все кажется, что кругом одни заговорщики, все о чем-то шушукаются по углам, а при моем приближении сразу замолкают. Никто меня здесь не любит, одна только Маргарита, она подарила мне собачку…

— Значит, тебе удалось завоевать ее любовь?

— Она ко мне всегда внимательна и любезна.

— Теперь и мне надо добиться того же, Катрин. Как только мне это удастся, мы все вместе уедем в Нерак, ведь только она одна нам здесь нужна. А там, дома, я подыщу для тебя хорошего мужа.

Сестра тяжело вздохнула:

— Дурные предчувствия мучат меня. А однажды даже снился сон.

— Какой же?

— Будто бы стадо беззащитных овечек безжалостно зарезали волки, целая стая… Кровь лилась и ручьями стекала в реку.

— Какой странный сон, — пробормотал Генрих.

Он обнял ее, погладил по голове и поцеловал в лоб.

— Успокойся, Катрин, это от того, что мы с тобой теперь сироты. А кровь, что ты видела — это кровь нашей матери, за которую мы будем мстить.

— Кому?

— Ее убийцам.

— Значит, мы не уедем? — обреченно спросила она.

— Пока нет. Еще рано.

— Как бы не оказалось поздно, — ответила сестра.

— Ах ты, моя Кассандра.

В этот же день мадам Екатерина позвала будущего зятя к себе. Присутствующие врачи, скорбно поклонившись молодому наваррскому королю, объяснили причину смерти его матери и зачитали результаты вскрытия тела и черепа больной. Никаких признаков, указывающих на то, что королева была отравлена. Вполне естественная при таком заболевании смерть, пусть даже и неожиданная. Несколько раз кидал Генрих на мадам Екатерину испытующие взгляды, собираясь прочесть на ее лице хоть малейшую тень смущения, но не увидел ничего, кроме живейшего сострадания. Оно было скорбным, бесстрастным и удивительно спокойным, ничто не дрогнуло на нем, ни одна жилка. Так не мог вести себя человек, совесть которого нечиста, и Генрих решил, что ошибался в своих подозрениях. Виновных искать не было смысла. А Рене, о котором говорил Лесдигьер? Что ж Рене… Он сам подумал, что королева отравлена, потому и пришел с противоядием.

Глава 3 Старый знакомый