Варфоломеевская ночь

— Какой диковинный сон снился мне! — пробормотал он. В углу комнаты на столике стояли песочные часы, показывавшие десять. Ожье окончательно растерялся. Когда же он лег спать, если просыпается в десять часов вечера? И почему ему кажется, будто он спал долго-долго? Желая как-нибудь разъяснить все это, Ожье стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Эй, кто тут есть?

Тогда дверь открылась, и в комнату вошла Нанси. Ожье посмотрел на нее, и какие-то смутные воспоминания зашевелились в его отуманенной голове.

— Доброго вечера, господин Ожье! — приветливо сказала Манси, присаживаясь у изголовья молодого человека.

— Как, вы знаете меня? — удивленно воскликнул он. Впрочем, я тоже как будто знаю вас, только вот не могу вспомнить, кто вы такая…

— Я? Да ведь я племянница госпожи Шато-Ландон!

— Шато-Ландон? Как будто я знаю и ее тоже…

— Вот это мне нравится! — сказала Нанси, покатываясь со смеха. — То есть как же это вы знаете ее «как будто»? Ведь только вчера вечером вы клялись ей в любви!

Эти слова были целым откровением молодому человеку.

— Вспомнил! — крикнул он. — Теперь я все вспомнил! А сначала я даже понять не мог, где нахожусь.

— Ну а теперь вы знаете?

— Конечно, знаю! Мы в замке Бюри… Но скажите, пожалуйста, эти часы, конечно, испорчены?

— Нисколько.

— Значит, теперь десять часов утра? Почему же так темно и горит лампа?

— Да потому, что теперь именно десять часов вечера, Значит, я проспал весь день?

— Ну конечно!

Ожье почувствовал, что у него волосы становятся дыбом. Теперь память всецело вернулась к нему, и он вспомнил о своем поручении.

— Но я никогда не сплю так долго! — с отчаянием крикнул он.

— Я не знаю этого, но только на этот раз вы, должно быть, изменили своим привычкам, — смеясь ответила Нанси. — Вы спали так крепко, что не заметили, как мы отъехали целых тридцать лье.

— Тридцать лье? — крикнул Ожье, не веря своим ушам.

— Да.

— Значит, я не в Бюри?

— Нет.

— Так где же я. Господи Иисусе Христе?

— В Сен-Матюрене. Это деревушка, расположенная в трех лье от Анжера.

— Значит, вы увезли меня сонного из Бюри?

— Да.

— Зачем?

У Ожье так сверкали глаза, что Нанси подумала: «Однако наш молодчик рассердился не на шутку!» — и, подойдя к перегородке и постучав два раза, сказала:

— На это может вам ответить только моя тетушка. В этот момент дверь снова открылась; в комнату вошла Маргарита и, улыбаясь, промолвила:

— Здравствуйте, господин Ожье!

— О, скажите хоть вы мне, что эта девушка просто смеется надо мной, уверяя, будто мы не в Бюри! — крикнул гасконец.

— Да нет же, — спокойно ответила королева, — мы уже уехали из Бюри и теперь находимся в Сен-Матюрене.

— Если это так, — с ледяным спокойствием сказал Ожье, — то мне остается только пронзить себя шпагой, потому что я обесчещен! — и с этими словами Ожье кинулся к своей шпаге, лежавшей на табуретке около кровати.

II

Заметив его движение, Маргарита и Нанси поспешили в свою очередь к юному гасконцу, чтобы вырвать из его рук шпагу.

— Несчастный! — крикнула наваррская королева.

— Что это пришло вам в голову? — сказала Нанси молодому человеку, не изменяя своему ироническому спокойствию.

— Благодаря вам я обесчещен и теперь не смею жить более, страдальчески воскликнул Ожье. — Отдайте мне шпагу! Я должен умереть!

— Хорошо! — сказала Маргарита. — Докажите мне, что вы действительно обесчещены, и тогда я отдам вам шпагу, предоставив свободу действий. А пока… — она обратилась к Нанси, — оставь нас одних, милочка!

Нанси вышла из комнаты, унося с собой шпагу и думая:

«Положение становится серьезным, и королеве придется, пожалуй, пустить в дело солидные аргументы, чтобы помешать юноше покончить с собой».

— Итак, я слушаю вас! — сказала Маргарита. — Говорите!..

— Ах, да что тут говорить и доказывать, когда дело ясно и без того? Я — беарнский дворянин, состоящий на службе у наваррского короля.

— Бы говорили мне это вчера.

— Король доверил мне дело, полагаясь на мою честь и преданность. Это дело заключалось в подготовке свежих подстав для путешествия, которому мой государь придает серьезную важность. Каким образом я заснул так крепко в Бюри, я не понимаю. Но все равно: проснись я теперь в Бюри, я еще успел бы в самый последний момент доставить королю свежих лошадей; теперь же, когда вы увезли меня за тридцать лье, я уже ничего не могу поделать. Не застав свежих лошадей, король сочтет меня предателем, я мне даже нечем оправдаться в его глазах. Вы сами видите, что мне остается только умереть.

Ожье произнес эту тираду с такой простотой и убежденностью что Маргарита почувствовала себя как бы вышибленной из седла, потому что все заранее придуманные ею аргументы сами собой отпадали теперь. Тогда она решилась пустить в ход самый последний аргумент, нелогичный, быть может, но зато… убедительный.

— Так позвольте же мне умереть! — грустно сказал Ожье, видя ее смущенное молчанье.

— Нет! — пламенно крикнула Маргарита. — Я не могу позволить вам покончить с собой.

— Не можете позволить? Но по какому праву?

— Без всякого права, а просто потому, что вы любите меня, и я… тоже… люблю вас!