Варфоломеевская ночь

Молодой, казалось, удивился и бросил украдкой взгляд на своего товарища. Меж тем последний, сложив набожно руки, принялся бормотать из-под своего капюшона какие-то слова, которых никто не понял. Затем он сел на свое место и в одну минуту, не говоря дурного слова, поглотил три четверти яичницы и осушил бутылку, поставленную перед ним. Сотрапезник его, уткнувши нос в тарелку, открывал рот только для того, чтобы есть. Покончив с яичницей, он поднялся сложил руки и, заикаясь, скороговоркой произнес несколько латинских слов, в том числе: «Et beata viscera virginis Mariae»[60]. Это были единственные слова, которые разобрала тетушка Маргарита.

— Вот, простите за выражение, смешная послеобеденная молитва, которую вы, отец мой, прочитали! Мне кажется, она совсем не похожа на ту, что читает наш приходский батюшка.

— В нашей обители такое правило, — ответил молодой францисканец.

— Скоро ли придет барка? — спросил старший монах.

— Потерпите. Наверное, сейчас придет, — ответила тетушка Маргарита.

По-видимому, молодому брату это было не по душе, судя, по крайней мере, по тому, как он двинул головою.

Тем не менее он не посмел сделать ни малейшего замечания и, взяв свой молитвенник, принялся с удвоенным вниманием за чтение.

Со своей стороны, эльзасец, повернувшись спиною к своему товарищу, перебирал зерна четок всеми пятью пальцами, шевеля губами и не испуская при этом ни малейшего звука.

«Никогда в жизни не видала таких чудных и неразговорчивых монахов, как эти», — подумала тетушка Маргарита, садясь за свою прялку, которую тотчас же и привела в движение.

Прошло четверть часа в молчании, прерываемом только шумом прялки, как вдруг в кабачок вошли четверо вооруженных мужчин весьма подозрительного вида. Увидя монахов, они слегка прикоснулись к полям своих шляп, и один из них, обращаясь к Маргарите, попросту «Маргоша», первым делом спросил у нее вина и обедать поскорее, потому что, как он говорил, «у меня все горло пересохло, росинки маковой во рту не было».

— Вина! Вина! — заворчала тетка Маргарита. — Скоро это сказывается, господин Буа-Дофен. А кто за вас платить будет? Знаете, господин кредит приказал долго жить; к тому же вы мне должны и за вино и за обеды с ужинами больше шести экю. Это так же верно, как то, что я — честная женщина.

— Одинаково верно и то и другое, — ответил со смехом Буа-Дофен. — Значит, я должен вам всего два экю, тетушка Марго, и ни копья больше (он употребил более крепкое словцо).

— Ах, Господи Боже мой, ну можно ли такое говорить!

— Ну, ну, не распускай слюней, старушка! Ладно, пусть будет шесть экю. Я заплачу их, милая Марго, а также и то, что мы сегодня истратим; у меня сегодня в кармане позванивает, хотя мы почти ничего не заработали. Не знаю, что эти негодяи делают со своими деньгами!

— Возможно, что они их проглатывают, как делают немцы, — заметил один из его товарищей.

— Холера их возьми! — воскликнул Буа-Дофен, — нужно это дело рассмотреть. Добрые пистоли в туше еретика — недурная начинка, — собакам не выбросишь.

— Вот кричала-то сегодня утром пасторская дочка! — произнес третий.

— А толстяк пастор! — присовокупил последний. — Я прямо со смеху покатывался. Он был такой толстый, что никак не мог утонуть.

— Значит, вы сегодня утром здорово поработали? — спросила Маргарита, возвращавшаяся из погреба с наполненными бутылками.

— Было дело! — отозвался Буа-Дофен. — Мужчин, женщин и малых ребят, целую дюжину, побросали мы в огонь и в воду. Но в том беда, Марго, что весь этот народ гол, как сокол. Кроме женщины, у которой были кое-какие безделушки, вся эта пожива гроша ломаного не стоила. Да, отец мой, — продолжал он, обращаясь к монаху помоложе, — сегодня поутру мы по праву заработали отпущение грехов, убивая недругов, еретических собак.

Монах посмотрел на него с минуту и снова принялся за чтение, но молитвенник, видно было, дрожал в его левой руке, а правую он сжимал в кулак, как человек, охваченный еле сдерживаемым волнением.

— Кстати об отпущениях, — сказал Буа-Дофен, оборачиваясь к своим товарищам, — знаете, я бы с удовольствием получил отпущение, чтобы сегодня поесть скоромного. У тетушки Марго в курятнике водятся цыплята, которые чертовски вводят меня в соблазн.

— Черт возьми! — произнес один из мерзавцев, — съедим их: не погубим же мы из-за этого наши души? Завтра сходим покаяться, вот и все.

— Послушайте, куманьки, — сказал другой, — что мне в голову пришло! Попросим у этих долгополых разрешение на скоромную еду…

— Да будто они могут его дать! — ответил его товарищ.

— Клянусь потрохами богородицы! — воскликнул Буа-Дофен, — я знаю средство получше этого, — сейчас скажу вам на ухо.

Четверо бездельников немедленно сдвинули головы, и Буа-Дофен потихоньку объяснил им, в чем состоит его план, встреченный громким хохотом. У одного из разбойников явилось какое-то сомнение.

— Скверная мысль пришла тебе в голову, Буа-Дофен; это может принести несчастье, — я в этом не участвую.

— Помалкивай, Гийемен. Невелик грех дать кому-нибудь понюхать, чем пахнет лезвие кинжала.

— Но, но духовному лицу…