Вангол

— Иди уже, утром свидимся, чай принесу, — ответила она, пряча глаза.

Николай пошёл в тамбур, поигрывая в руке вагонным ключом. В тамбуре он увидел стоявшего к нему спиной, прислонившегося к стенке мужчину в полувоенной форме.

— Чё, сердце слабое? — спросил он.

Открывая дверь вагона, Николай вдруг увидел чемодан. «Чемодан-то он зачем с собой принес?» — успел подумать Николай, поворачиваясь, чтобы спросить, но не успел. Сильная боль обожгла его спину. Он развернулся и увидел перед собой ухмыляющуюся физиономию Остапа. Он узнал его сразу, с первого взгляда, но бессильно валился, цепляясь руками за стенку тамбура.

— Это ты, щенок, меня в землю вбить хотел? — спросил Остап. Перешагнув через тело Николая, он шагнул в тёмный проём вагонной двери.

Ирина, поправив измятую простыню на своём служебном топчане, уже собиралась лечь. Но прилив энергии, бушевавший в теле, переполнявший её, требовал чего-то ещё, и она замерла у своей двери, вслушиваясь. Она ждала возвращения Николая, этого молодого и крепкого мужика, вот так, по-простому прижавшего её в служебном купе и целовавшего с такой неистовой силой, что она потеряла голову. Теперь она готова была ещё и ещё раз забыться в его объятиях, прекрасно зная, что это счастье будет очень коротким. Но оно будет, и это то, чего она хочет сейчас. В вагоне было тихо, она осторожно открыла дверь и выглянула. Дверь в тамбур была открыта, и она увидела ничком лежавшего Николая. Гимнастёрка на спине заплывала ярко-красным пятном. Ирина не помнила, как она добежала до тамбура, как поднимала Николая, как вслушивалась, припав к его груди, в удары сердца. Живой, он был живой! Ирина, разбудив весь вагон, нашла военфельдшера, который смог остановить кровь и спасти Николая. Костя на руках держал тело друга до самого Иркутска. Со станции он проводил его в больницу, по дороге в карете скорой помощи Николай пришёл в себя:

— Костя, это был тот бандит.

— Кто, Коля?

Губы Николая прошептали:

— Тот, что убил моих стариков, я его узнал. Он сам мне признался, сука. — Глаза Николая закрылись, и он потерял сознание.

Три часа Костя ходил по больничному коридору, три часа Кольку оперировали.

— На редкость крепкий организм, — только и сказал хирург, выйдя из операционной, не дожидаясь вопроса Кости. — Будет жить твой земляк!

— Что случилось? — спросила у взволнованного Пучинского Ошана.

— Ошана, нет наших коней! Вчера я сам их стреножил. Они не могли никуда уйти! Что происходит? Так нельзя!

Ошана оглядела лица стоящих в растерянности гостей, молча повернулась и ушла в сторону чума Такдыгана. Через некоторое время они вместе со стариком вышли из чума и направились к усевшимся у костра Пучинскому и Мысковой. Владимир тем временем ходил по стойбищу, пытаясь по следам выяснить, что случилось с лошадьми.

— Если вы считаете, что в пропаже лошадей есть наша вина, возьмите наших оленей и покиньте стойбище, — сказал старик, остановившись напротив сидевших. — Нельзя жить в одном месте людям, если среди них нет доверия. Вы можете сделать так, как я сказал, но что случилось с вашими лошадьми, нам неизвестно.

— Семён Моисеевич, сюда! Идите сюда! — услышали крики Владимира.

В густых зарослях кустарника лежали лошади. Они были ещё живы, но дышали тяжело и не делали попыток встать. Мошка тучей висела над лежащими животными, забивая им глаза и ноздри.

— Скорее воды! — крикнула Ошана.

— Владимир, нужен дым с подветренной стороны, отогнать это зверьё, — крикнул Пучинский, ломая кустарник.

Мошка тем временем атаковала уже всех. Нельзя было дышать, нельзя было смотреть, сплошной массой попадая в глаза и в дыхательные пути, она слепила и душила. Такдыган помогал развести костры, но воздух был недвижен. Когда костры задымили, дым просто поднимался вверх. Пришлось нагнетать его в сторону погибающих животных. Махали куском брезента, куртками, ветками. Ошана и Мыскова омывали головы лошадей, очищали их ноздри и глаза. Часа через полтора поднялся лёгкий ветер, и всю эту нечисть стало сносить в сторону реки.

— Да, я такого ещё не видел, — сказал Пучинский, устало опустившись около костра.

— Такое нередко бывает в тайге после дождей, лошадей нельзя было стреноживать. Они смогли бы, двигаясь, спасаться от гнуса. Попав в кустарник, они, запутавшись, попадали и не смогли подняться. Они потеряли много крови, лошади не могут жить, как олени. Если они не погибнут сейчас, то долго будут болеть. Это духи тайги предупреждают вас, не нарушайте их покоя. — Старик закрыл глаза и поднял к небу ладони, что-то нашёптывая и покачиваясь всем телом.

— Что же нам теперь делать?

Лица Владимира и Семёна Моисеевича, распухшие от укусов, грязные от пота и сажи, были неузнаваемы. Мыскова, наглухо укутав платком лицо, глянув на них, только покачала головой. Она не отходила от лошадей и чуть не плакала, видя глаза беспомощных животных.

— Вырубаем кустарник вокруг, переносим сюда палатки и жжём день и ночь костры. Главное, чтобы они встали на ноги, — распухшими губами проговорил Пучинский.