Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2

Винсент был деморализован. Его снова постигла неудача, и на этот раз – на простейшем из всех возможных уровней религиозного образования. Какой еще путь оставался для него открытым? После того как был вынесен вердикт, Винсент перестал есть и спать. Он заболел и начал стремительно терять вес, так что домовладелец был вынужден написать его родителям, чтобы они «приехали и забрали Винсента домой… Он не спит и, судя по всему, пребывает в весьма нервозном состоянии, – пересказывал Дорус содержание взволновавшего домашних послания в письме Тео в конце ноября. – Мы очень обеспокоены». Ничего не сообщив Винсенту, Дорус стал собираться в Брюссель. Но Винсент и сам тем временем решил уехать. «На дальнейшее пребывание здесь мне просто не хватит средств, – писал он Тео. – Собственно, у меня вообще нет денег». На самом деле Дорус предложил и дальше оплачивать его пансион в Брюсселе до тех пор, пока он не подыщет себе другую работу. Но Винсент отказался.

Чем глубже погружался Винсент в пучину, тем упорнее он цеплялся за мистическое это. За несколько недель до отъезда из Эттена он написал Тео: «Это – чрезвычайно важная черта искусства, она будет и впредь действовать на людей». За недолгое время, проведенное в Брюсселе, Винсент как минимум однажды посетил Королевские музеи изящных искусств. Единственное сохранившееся письмо из Брюсселя почти полностью посвящено искусству и художникам. Это он замечал повсюду: в старом доме, оплетенном виноградной лозой, «как на картине Тейса Мариса»; в тенистой «готической» липовой аллее – сучковатые пни и изогнутые корни деревьев напоминали какую-нибудь «фантастическую гравюру Альбрехта Дюрера». Когда приезжал Тео, братья проводили почти все свободное время, любуясь живописью и рассматривая репродукции. «Как много в искусстве поистине прекрасного, – писал Винсент. – Если суметь запомнить все когда-либо виденное, всегда будет над чем поразмышлять и тебе никогда не будет пусто, не будет одиноко».

Винсент продолжал поиски абсолютного выражения – синтетических образов, которые «говорят на своем языке, если бы мы захотели внимательно слушать». В евангелической школе он сопровождал свои ответы на уроке рисунками на доске. Во время блужданий по промышленным кварталам расположенные там фабрики и мануфактуры, по-своему живописные, давали ему повод для размышлений о конечности человеческого существования: «Мне должно делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать». Вид старых кляч, уныло, в одиночку тянущих за собой телеги с печной золой, был им воспринят и как урок «о смысле жизни», и как метафора собственной безрадостной судьбы. «Бедная лошадь… так терпеливо и покорно и вместе с тем так мужественно и бесстрашно… ждет своего последнего часа».

Но самый впечатляющий образ Винсент создал накануне отъезда из Брюсселя. Основой для него послужило описание, которое он обнаружил в популярном географическом справочнике об одном районе на юге Бельгии под названием Боринаж. Иллюстрации в этом справочнике рисовали местных жителей людьми не только симпатичными, но и мудрыми.

Единственно возможное для них место работы – угольные шахты… Углекоп – это особый боринажский тип жителя: для него не существует светлого времени дня, и только по воскресеньям для него светит солнце. Он трудится в узком туннеле при тусклом свете лампы… его окружают тысячи опасностей, о которых он знает не понаслышке; несмотря на это, боринажский углекоп имеет счастливый нрав, он привык к такой жизни, и каждый раз, спускаясь в шахту и в темноте освещая свой путь укрепленной на голове маленькой лампой, он вручает свою жизнь Господу.

Это трогательное описание единства труда и веры Винсент дополнил библейскими строками – пророчеством Исаии о том, что «народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет»; и обещанием псалма – «во тьме восходит свет правым». К этому Винсент добавил воспоминание о собственном желании быть миссионером на угольных шахтах в Англии, выразив надежду, что в будущем он тоже сумеет найти свет во тьме поражений и стыда. «Меня всегда потрясает, – писал он, – что, когда мы видим картину неописуемой и невыразимой скорби – одиночества, бедности и страданий… мы в мыслях своих обращаемся к Господу».

Чтобы придать образу завершенность, Винсент сделал рисунок.