Вампиры

Парень хотел вскочить. Но она сделал знак рукою не шевелиться, и сама к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею... "И так-то мне стало чудно, хорошо! - улыбнулся больной. - Руки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза... глазищи-то, что твое озеро - пучина без дня... Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, - рассказывал больной, - потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшого: "Павел, Павел". Хочу проснуться и не могу, - продолжал Павел. - На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! - и опять слышу: "Рассчитаю, лентяй!" Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза, что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и... исчезла... а... голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова впал в обморок.

Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал достаточно.

Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор...

Немного погодя, туда же пришел Петро.

Помолчали.

- Это не иначе, как опять "его" дело! - сказал Петро как бы в пространство.

- Кого "его", о ком ты говоришь? - обрадовался я, чувствуя в Петро себе помощника.

- Известно, об этом дьяволе, об американце.

- Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?

- Ага, небось сами тоже думаете... а ранки-то у Павла на шее есть? спросил он меня.

- Есть.

- Ладно, расскажу, слушайте.

Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него бросилась, - начал Петро, - так и у меня сердце екнуло: "не быть добру", что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить... и все что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в, капеллу. Не заглянет, значит.

Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?

А тут все смерти да смерти... доктора... Вот и вы тоже, говорят, крови в покойниках мало.

Тут мне и пришло на ум - оборотень он, по-нашему вурдалак. Это значит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего... - Петро замолчал.

- Ну и что же ты нашел?

- Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, - горестно говорил Петро.

Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и потребовала, чтобы увезли Карло да подальше. Какое такое ученье в семь-то годков! - закончил он.

Снова молчание.

Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без "него" не обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?

Я предпочел промолчать.

Знаю я от старух, - продолжал Петро, - что "он" не любит осинового кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу назад, в свое место. Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, - это ему так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может прикинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, - ораторствовал Петро.

Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок скоро зацветет, а "он"... все озорничает... - печально окончил старик.

- Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке прикинулась; нет ли тут закорюки? Как, по-вашему, доктор? - и Петро пытливо посмотрел на меня.

- Не знаю! - пожал я плечами.

Вот что я надумал, - продолжал Петро. - На каменный гроб старого графа положу крест из омелы, говорят это хорошо, да кругом навешу чесноку, а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать один Петро, и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и разговоров наделаешь. А надо все в тайне, чтобы "он" не догадался да не улизнул.

Я обещал.

Петро усиленно принялся за изготовление креста.

За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на горе мужик-поденщик.

Наконец все готово.

На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкою на ночь, мы с Петро спустились в склеп и он все сделал, как говорил: положил крест, навесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, чтобы не обратить на него внимания графа.

- А слышите, как воет и стонет, - обратился ко мне Петро.

Я прислушался, правда, что-то выло, но трудно было определить, что и где. Скорее всего это был ветер в трубе или в одной из отдушин склепа.

Петро был весел, он верил в успех! А у меня были данные очень и очень бояться за будущее.

И что же, в эту же ночь погиб личный лакей графа. Его нашли умирающим в постели и он мог только прошептать: графиня, гра...