Вампир Лестат

Меня потрясло еще одно открытие: синяки и царапины на его лице почти исчезли, кости срослись, лицо вновь приняло прежние очертания. Осталась только большая, чем обычно, бледность от потери крови.

Сердце мое непроизвольно вздрогнуло, совсем как тогда, когда я слушал его голос на зубчатой стене башни.

Я вспомнил о боли, которую испытал во дворце, когда этот подлый обманщик вонзил мне в шею острые клыки.

Я ненавидел его всеми силами своей души.

И в то же время я не мог отвести от него взгляд. Габриэль причесала его и смыла с его рук кровь. Пока она делала это, он казался совершенно беспомощным. А на ее лице было написано искреннее любопытство; чувствовалось, что она жаждет быть рядом с ним, прикасаться к нему, исследовать каждую черточку его лица, каждый сантиметр тела. Она походила на ангела, на посланца небес. В мерцающем сиянии свечей они пристально смотрели друг на друга.

Он вновь повернулся к огню, слегка наклонился вперед, и взгляд его перестал быть равнодушным. В эти минуты он был почти похож на обыкновенного человека. Почти…

– Что ты собираешься теперь делать? – спросил я вслух, чтобы меня могла слышать и Габриэль. – Останешься ли в Париже и позволишь ли Элени и остальным спокойно заниматься тем, чем они хотят?

Он не ответил, продолжая пристально всматриваться во все, что его окружало. Взгляд его остановился на саркофагах. Трех саркофагах…

– Тебе, конечно, известно, кем они стали, – продолжал я. – Так ты покидаешь Париж или остаешься?

Мне показалось, что ему хочется вновь объяснить мне значение того, что я сделал с ним и остальными, но он тут же отказался от этой мысли. На мгновение лицо его сморщилось. Оно стало грустным, печальным и почти по-человечески страдальческим. Сколько же ему все-таки лет, подумал я. Как давно живет на земле человек, выглядящий так, как выглядит сейчас он?

Он слышал меня, но не захотел ответить. Потом взглянул на стоявшую возле камина Габриэль, вновь перевел взгляд на меня и безмолвно заговорил:

– Люби меня! Ты разрушил и уничтожил абсолютно все. Но если ты полюбишь меня, это можно восстановить, создать заново, на этот раз в другом виде. Люби меня!

Красноречивость и силу его мольбы невозможно передать словами.

– Что мне сделать, чтобы заставить тебя полюбить меня? – шептал он. – Что я могу дать тебе? Поведать тебе обо всем, что я видел? Открыть секрет нашего могущества? Тайну собственного существования?

Мне показалось, что я совершу святотатство, если сейчас отвечу ему. И так же, как в ту ночь на стене, я едва не разрыдался. Его безмолвный голос был удивительно чист, и в нем так явственно отражались его чувства, как если бы он на самом деле высказывал их вслух.

Я вдруг подумал, что он разговаривает со мной так, как, наверное, разговаривали бы, существуй они в действительности, ангелы. То же самое я думал, когда слушал его возле алтаря собора Нотр-Дам.

От неуместных мыслей меня отвлекло осознание того, что он находится сейчас рядом со мной. Он обнял меня и прижался лбом к моему лицу. И вновь я услышал его молчаливое обращение ко мне, но теперь оно звучало не так соблазнительно и искушающе, как в Пале-Рояле. Я вновь слышал голос, зовущий меня с расстояния многих миль, говорящий мне о существовании вещей, которые способны понять только мы двое и постичь которые не дано смертным. Он говорил, что, если я доверюсь ему, открою ему секреты и поделюсь своим могуществом, он отдаст мне все, чем владеет сам. Сам того не желая, он пытался меня уничтожить, но не сделал этого и потому полюбил еще сильнее.

Его предложение было одновременно и мучительным и соблазнительным. Однако я чувствовал, что оно таит в себе опасность. Именно это слово – «опасность» – невольно пришло мне в тот момент на ум.

Не знаю, что видела и слышала Габриэль. Не знаю, о чем она тогда думала.

Инстинктивно я избегал встречаться взглядом с Арманом. В эти минуты мне больше всего хотелось взглянуть ему в глаза, понять, что у него на уме, но я твердо знал, что не должен этого делать. Перед моим взором вновь возникли скелеты на кладбище Невинных мучеников, отблески адских костров, которые я видел в Пале-Рояле. И никакой бархат, никакие кружева восемнадцатого века не в силах были возвратить ему человеческое лицо.

Мне не удалось скрыть свои мысли, и мне было больно оттого, что я не мог ничего объяснить Габриэль.

Невозможность мысленного общения с нею, разделяющее нас безмолвие были особенно невыносимыми.

Только с ним я мог беседовать подобным образом, только с ним мог видеть одни и те же сны. Благоговейный страх заставлял меня цепляться за него, и вопреки собственным сомнениям и желаниям я был не в силах отпустить его.

– Да, – шептал он, – уезжай из Парижа. Но только возьми меня с собой. Я не знаю, как мне теперь жить. Со всех сторон меня окружает ужас, повсюду мне видятся только кошмары. Пожалуйста…

– Нет! – услышал я собственный голос.

– Неужели я для тебя ничего не значу?