Вампир Арман

– Давай, выдави из глаз кровавые слезы, – сказал я. – Кстати, на какую смерть вы сами надеетесь, сударь, ведь вы говорили мне, что даже для вас смерть не невозможна? Объясните мне, если, конечно, у меня осталось время до того, как весь отпущенный мне свет погаснет, и земля поглотит сокровище во плоти, которые вам понадобилось из прихоти!

– Никакая не прихоть, – прошептал он.

– Ну, так куда вы попадете, сударь? Успокойте меня, пожалуйста.

Сколько минут мне осталось?

– Я не знаю, – сказал он шепотом. Он отвернулся от меня и наклонил голову. Никогда я не видел его таким покинутым.

– Дай мне посмотреть на твою руку, – слабо сказал я. – Ведьмы в темных венецианских тавернах научили меня читать линии на ладони. Я скажу, когда ты умрешь. Дай мне руку. Я почти ничего не видел. Все заволокло туманом. Но я говорил серьезно.

– Ты опоздал, – ответил он. – Ни одной линии не осталось. – Он показал мне свою ладонь. – Время стерло то, что люди называют судьбой. У меня ее нет.

– Мне жаль, что ты вообще пришел, – сказал я и отвернулся от него. Я положил голову на чистую, прохладную подушку. – Ты не мог бы оставить меня, мой возлюбленный учитель? Я предпочел бы общество священника и моей сиделки, если ты не отправил ее домой. Я любил тебя всем сердцем, но я не хочу умирать в твоем высочайшем обществе.

Сквозь туман я увидел, как наклоняется ко мне его силуэт. Я почувствовал, как его руки берут мое лицо и разворачивают к себе. Я увидел, как сверкают его голубые глаза, ледяным пламенем, нечетким, но неистовым.

– Хорошо, мой дорогой. Момент настал. Ты хочешь пойти со мной и стать таким, как я? – Его голос, несмотря на боль, звучал выразительно и успокоительно.

– Да, с тобой, навсегда и навеки.

– Втайне процветать только на крови злодея, как процветаю я, отныне и навсегда, и хранить эту тайну до конца света, если придется.

– Обещаю. Я согласен.

– Выучит каждый урок, который я преподам.

– Да, каждый.

Он поднял меня с кровати. Я упал ему на грудь, у меня кружилась голова, и ее пронзила такая острая боль, что я тихо вскрикнул.

– Это ненадолго, любовь моя, моя юная, хрупкая любовь, – сказал он мне на ухо.

Меня опустили в ванну, в теплую воду, с меня осторожно сорвали одежду, а голову заботливо положили на выложенный плиткой край. Я расслабил руки, и они всплыли на поверхности воды. Я почувствовал, как она плещется вокруг моих плеч.

Он набрал полные пригоршни воды, чтобы меня выкупал. Сначала он омыл мое лицо, а затем – все тело. Он провел по моему лицу твердыми атласными кончиками пальцев.

– Еще ни одного случайного волоса на подбородке, но ты уже обладаешь достоинствами мужчины, и теперь тебе придется подняться над наслаждениями, которые ты так любил.

– Да, я согласен, – прошептал я. Ужасный ожог рассек мою щеку. Порез разошелся. Я попытался потрогать его. Он удержал мою руку. Это его кровь капнула на гноящуюся рану. И пока плоть ныла и горела, я чувствовал, как она срастается. То же самое он проделал с царапиной на плече, а потом – с маленьким порезом на руке. Закрыв глаза, я отдался неестественному, парализующему удовольствию этого процесса.

Он опять прикоснулся ко мне рукой, успокаивающе проведя ей по моей груди, миновав интимные места, обследовав по очереди обе ноги, возможно, проверяя, нет ли на коже небольших царапин или недостатков. По моей коже от удовольствия опять пробежала жаркая, пульсирующая дрожь.

Я почувствовал, как меня поднимают из воды, заворачивают во что-то теплое, а потом воздух вокруг меня содрогнулся, что означало – он перенес меня в другое место, двигаясь быстрее, чем может увидеть любой любопытствующий взгляд. Я стоял босиком на мраморном полу, и в своей лихорадке находил ощущение бодрящего холода очень приятным.

Мы стояли в студии. Мы стояли спиной к картине, над которой он работал несколько ночей назад, лицом к другому шедевру огромного размера, где под сверкающим солнцем густая роща окружала две бегущие на ветру фигуры.

Женщина была Дафной, ее простертые к небу руки превращались в лавровые ветви, уже поросшие листьями, ее ноги переросли в корни, устремившиеся в ярко-коричневую землю. А за ней обезумевший прекрасный бог Аполлон, атлет с золотыми волосами и стройными мускулистыми ногами, не успевал остановить ее отчаянное волшебное бегство от его опасных объятий, ее роковое превращение.

– Взгляни на равнодушные облака, – прошептал господин мне на ухо. Он указал на великолепные солнечные блики, нарисованные им с большим мастерством, чем теми, кто видел его ежедневно.

Он произнес слова, которые я так давно доверил Лестату, рассказывая ему свою историю, слова, которые он так милосердно подобрал из тех немногочисленных образов, какие я был в состоянии ему показать.

Сейчас, когда я повторяю эти слова, последние из тех, какие мне суждено было услышать в смертной жизни, я слышу голос Мариуса:

«Это единственное солнце, которым отныне ты сможешь наслаждаться. Но в твоем распоряжении будет тысячелетняя ночь, чтобы видеть свет, невидимый смертным, схватить с далеких звезд, подобно Прометею, бесконечный луч, который откроет тебе путь к пониманию.»