Вампир Арман

– Мой отец там был! – сказал рыжий. – И выжил, чтобы все рассказать. Он был на последнем корабле с венецианцами, который выскользнул из гавани, а пока вы не успели вставить слово, сударь, предупреждаю, не смейте дурно говорить о моем отце или тех венецианцах. Они вывезли население в безопасное место, битва была проиграна…

– Дезертировал, ты хочешь сказать, – ответил черноволосый.

– Я хочу сказать, выскользнул, унося с собой беспомощный беженцев, когда битва была уже проиграна. Ты назвал моего отца трусом? Ты в хороших манерах понимаешь не больше, чем в войне. Ты слишком глуп, чтобы с тобой драться, да и слишком пьян.

– Аминь, – сказал мой господин.

– Скажи ему, – обратился рыжий к моему господину. – Ты, Мариус Римский, скажи ему. – Он сделал новый слюнявый глоток. – Расскажи ему о бойне, обо всем, что произошло. Расскажи ему, как дрался на стенах Джованни Лонго, пока ему не угодила пуля в грудь. Слушай, безмозглый дурень! – – заорал он своему другу. – Никто в этих делах не разбирается лучше Мариуса Римского. Колдуны умны, говорит моя шлюха – за Бьянку Сольдерини.

Он осушил стакан.

– Ваша шлюха, сударь? – спросил я. – Вы так выражаетесь о такой женщине, в присутствии пьяных непочтительных мужчин?

Никто не обратил на меня внимания, ни рыжий, который опять опрокидывал кубок, ни все остальные.

Ко мне поплелся неверным шагом танцор-блондин.

– Они пьяны и о тебе забыли, прекрасный мальчик, – сказал он. – Но только не я.

– Сударь, вы спотыкаетесь, когда танцуете, – сказал я. – Смотрите, не споткнитесь, когда будете за мной ухаживать.

– Ах ты жалкий щенок, – сказал он и упал на меня, потеряв равновесие. Я вылетел из кресла и отскочил вправо. Он споткнулся о кресло и упал на пол.

Со стороны остальных раздался взрыв хохота. Два оставшихся танцора отказались от своих па.

– Джованни Лонго был храбр, – невозмутимо ответил мой господин, обозрев обстановку и возвращая свой прохладный взгляд к рыжему. – Все они были храбры. Но ничто не могло спасти Византию. Ее час пробил. Кончилось время императоров и трубочистов. А в последующем побоище многое было безвозвратно утеряно. Библиотеки сжигались сотнями. Столько священных рукописей и их неуловимые тайны развеялось, как дым.

Я попятился от атаковавшего меня пьяницы, который перекатился по полу.

– Ах ты паршивая болонка! – заорал он на меня, растянувшись у моих ног. – Я сказал, дай мне руку.

– Да, сударь, однако, – сказал я, – мне кажется, вы этим не ограничитесь.

– Так и будет! – воскликнул он, но его занесло, и он снова упал, испуская унылый стон.

Один из сидевших за столом мужчин – красивый, но пожилой, с длинными густыми волнистыми седыми волосами и великолепным морщинистым на лице, тот, кто все это время молча угощался жирной бараньей лопаткой, посмотрел поверх лопатки на меня и на того, кто упал, а теперь корчился, пытаясь подняться на ноги.

– Хммм. Значит, Голиаф пал, маленький Давид, – улыбнулся он мне. – Последи за своим языком, маленький Давид, мы не все здесь тупые великаны, а тебе еще рановато кидаться камнями.

Я улыбнулся ему в ответ.

– Ваша острота так же неуклюжа, как и ваш друг, сударь. Что касается, как вы выразились, моих камней, они останутся на месте, в своем мешке, и подождут, пока вы не споткнетесь о вашего друга.

– Вы упомянули о книгах, сударь? – спросил Мариуса рыжий мужчина, абсолютно игнорируя нашу перепалку. – При падении величайшего города мира жгли книги?

– Да, этого приятеля книги интересуют, – сказал черноволосый. – Сударь, вы бы лучше присмотрели за мальчишкой. Он человек конченый, танец изменился. Велите ему не смеяться над старшими.

Ко мне направились двое танцоров, оба такие же пьяные, как и тот, кто упал. Они сделали вид, что хотят меня погладить, и превратились в одно зловонное, тяжело дышащее четверорукое чудовище.

– Ты улыбаешься, когда наш друг катается по полу? – спросил один из них, вставляя мне колено между ног.

Я попятился и чудом избежал увесистой оплеухи.

– Ничего добрее я придумать не смог, – ответил я. – Учитывая, что причиной его падения стало поклонение мне. Смотрите, господа, сами не увлекитесь этим культом. Я ни в коей мере не настроен отвечать на ваши молитвы.

Мой господин поднялся.

– Меня это начинает утомлять, – сказал он прохладным чистым голосом, эхом отлетевшим от покрытых гобеленами стен. Этот голос леденил душу. Все посмотрели на него, даже ковыряющийся на полу человек.

– В самом деле! – сказал черноволосый, поднимая голову. – Мариус Римский, верно? Я о вас слышал. Я вас не боюсь.

– Это вам очень благоприятствует, – прошептал мой господин с улыбкой. Он положил руку на его голову, и тот рванулся в сторону, чуть не свалившись со скамьи, и теперь он совершенно определенно испугался.

Танцоры смерили взглядом моего господина, наверняка стараясь вычислить, легко ли будет его одолеть. Один из них снова набросился на меня.

– Молитвы, черт подери! – сказал он.

– Сударь, поосторожнее с моим господином. Вы его утомляете, а он, когда устанет, очень легко раздражается.

Я выдернул руку, за которую он намеревался меня схватить.