Вампир Арман

«В древние времена, когда на Руси не знали Иисуса Христа, Владимир, великий киевский князь, – а в те дни Киев был великолепным городом – направил своих подданных в разные страны, дабы там они изучили три религии Господа: мусульманскую, которая, по мнению этих людей, дурно пахла и отдавала безумием, религию папского Рима, в которой эти люди не видели никакого великолепия, и, наконец, византийское христианство. В Константинополе посланцам Руси показали удивительные церкви, где греки-христиане поклонялись своему Богу, и они сочли эти здания такими прекрасными, что не могли понять, попали ли они на небеса или остались на земле. Никогда еще жители Руси не видели подобной красоты. Они исполнились уверенности, что Господь пребывает с теми, кто исповедует религию Константинополя, поэтому на Руси приняли именно такое христианство. Таким образом, именно в красоте зародилась наша русская церковь.

Прежде в Киеве можно было найти то, что стремился воссоздать Владимир, но Киев сейчас лежит в руинах, а в Константинополе турки захватили храм Святой Софии, и приходится ехать в Венецию, чтобы посмотреть на великую Теотокос, Святую Деву, Богородицу, и ее сына, когда он становится Пантократором, божественным Творцом. В Венеции в искрящихся золотых мозаиках и в мускулистых изображениях новой эпохи я нашел то самое чудо, которое принесло свет Господа нашего Иисуса Христа в страну, где я родился, свет Господа нашего Иисуса Христа, и по сей день горящий в лампадах Печерской лавры».

Я положил перо, резко отодвинул от себя исписанные страницы, уронил голову на руки и тихо заплакал в тишине темной спальни. Мне было все равно, пусть меня бьют, пинают ногами или игнорируют.

В конце концов Мариус пришел за мной и отвел меня в наш склеп, и теперь, несколько веков спустя, я осознаю, что навсегда запомнил те уроки прежде всего потому, что в ту ночь он заставил меня писать.

На следующую ночь он прочел все мною написанное и искренне сокрушался, что избил меня. Он признался, что ему трудно обращаться со мной не как с ребенком, но я не ребенок. Скорее, я дух, в чем-то похожий на ребенка, – наивный, упрямый, всегда стремящийся настоять на своем. Он и предположить не мог, что будет так меня любить.

После истории с хлыстом мне хотелось держаться отчужденно и надменно, но я не смог. Я только удивлялся, что его прикосновения, его поцелуи, его объятия теперь значат для меня даже больше, чем при жизни.

12

Жаль, что от описания картины нашей с Мариусом счастливой жизни в Венеции я не могу сразу перейти к современной эпохе, к Нью-Йорку. Мне хотелось бы продолжить свою повесть с того момента, когда в нью-йоркском доме Дора подняла перед собой Плат Вероники – реликвию, принесенную Лестатом из его путешествия в преисподнюю, – поскольку тогда мой рассказ разделился бы на две четкие половины: о том, каким я был ребенком и каким стал верующим, и о том существе, каким я являюсь сейчас.

Но нельзя так легко себя обманывать. Я знаю: все, что произошло с Мариусом и со мной в месяцы, последовавшие за нашим путешествием в Киев, – неотъемлемая часть моей жизни.

Ничего не поделаешь, придется пересечь Мост Вздохов, встретившийся на моем жизненном пути, – длинный темный мост протяженностью в несколько веков мучительного существования, связывающий меня с современным миром. Тот факт, что Лестат уже великолепно описал мою жизнь во время этого перехода, не означает, что я могу обойти эту тему, не добавив от себя ни слова, и прежде всего не подтвердить, что я триста лет пробыл рабом Господа Бога.