Вампир Арман

Я закрыл глаза. Меня увлек за собой милосердный поток. Я увидел бескрайнее сверкающее море, волны за островом Лидо, узорчатые и прекрасные в лучах полуденного солнца. Я плыл по этому морю – возможно, на маленьком баркасе, а быть может, просто на спине. Я не чувствовал самой воды, но ничто, казалось, не отделяло меня от нежных покачивающихся волн, высоких, медленных, легких, то поднимавших меня вверх, то опускавших. На далеком берегу поблескивал огромный город. Сперва я решил, что это Торчелло или даже Венеция, что меня каким-то образом развернуло в обратном направлении и несет назад, к земле. Потом я увидел, что он намного больше Венеции, что небо пронзают высокие, отражающие солнце башни, как будто он целиком построен из сверкающего стекла. Как же там было красиво!

– Я попаду туда? – спросил я.

Казалось, воды сомкнулись надо мной, но не удушающей пеленой, а умиротворяющим покрывалом тяжелого света. Я открыл глаза и увидел красную тафту балдахина над кроватью, золотую бахрому, украшавшую бархатные драпировки, а потом надо мной склонилась Бьянка Сольдерини. В руке она держала кусок ткани.

– Яда на этом кинжале было не достаточно, чтобы ты умер, – сказала она. – Ты просто заболел. Теперь послушай меня, Амадео. Каждый твой вздох должен быть спокойным и сильным, ты должен настроиться на борьбу с болезнью – и тогда непременно поправишься. Ты должен просить сам воздух дать тебе силы, должен дышать глубоко и медленно, да, вот так... И не смей терять уверенность. Пойми, что яд постепенно выходит из тебя вместе с потом. Ты не имеешь права бояться!

– Мастер узнает, – сказал Рикардо. Он выглядел осунувшимся и несчастным, губы дрожали, глаза были полны слез. Да, безусловно, зловещий знак. – Мастер так или иначе узнает. Он все знает. Мастер прервет путешествие и вернется домой.

– Оботри ему лицо, – спокойно сказала Бьянка. – Оботри ему лицо и помолчи.

Какая же она храбрая!

Я пошевелил языком, но не смог выговорить ни слова. Я хотел попросить, чтобы мне обязательно сказали, когда сядет солнце, поскольку тогда, и только тогда, может появиться Мастер. Конечно, такая возможность существует. Тогда, и только тогда. Может быть, он придет.

Я отвернулся от них. Даже ткань обжигала мне лицо.

– Мягко, спокойно, – сказала Бьянка. – Вдохни воздух, вот так, и не бойся.

Я долго пролежал, паря на грани сознания и забытья, испытывая бесконечную благодарность за то, что их голоса звучат не очень громко, а прикосновения не слишком резки. Но потеть было отвратительно, и я отчаянно жаждал оказаться где-нибудь в прохладном месте.

Я метался в постели и один раз даже попытался встать, но почувствовал жуткую тошноту, до рвоты. С огромным облегчением я осознал, что меня уложили обратно.

– Не отпускай мои руки, – вновь услышал я голос Бьянки.

Ее пальцы коснулись моих – такие маленькие и очень горячие, горячие, как все вокруг, горячие, как ад... Но мне было слишком плохо, чтобы думать об аде, слишком плохо, чтобы думать о чем-нибудь, кроме того, чтобы меня наконец вырвало в таз и чтобы вокруг меня разлилась спасительная прохлада... Хоть бы кто-нибудь открыл окна! Да, я понимал, что на улице зима, но разве это могло иметь значение. Мне так хотелось, чтобы открыли окна!

Вероятность смерти казалась мне досадной помехой, только и всего. Гораздо важнее было избавиться наконец от всех ужасных ощущений, и никакие мысли о душе и о загробном мире меня не волновали.

И вдруг все резко изменилось.

Я почувствовал, что взмываю вверх, как будто кто-то схватил меня за голову и пытается протащить сквозь балдахин и дальше – сквозь потолок комнаты. Взглянув вниз, я, к своему великому изумлению, увидел себя лежащим на кровати. Причем совершенно отчетливо, словно никакого балдахина над постелью и не было.

Я и представить не мог, что так красив. Только пойми меня правильно: тогда я отнесся к этому открытию совершенно бесстрастно и только отметил про себя: «Надо же, какой красивый мальчик. Как щедро одарил его Бог. Смотри, какие у него длинные тонкие пальцы, смотри, какие темные, рыжевато-коричневые волосы...» Я всегда был таким, но не сознавал своей привлекательности. Впрочем, откровенно говоря, я об этом и не задумывался, меня мало интересовало, какое впечатление производит моя внешность на тех, с кем приходилось сталкиваться в течение жизни. Я не верил льстивым речам. Страсть, которую испытывали ко мне многие из окружающих, вызывала во мне только презрение. Даже вожделение моего господина казалось мне проявлением слабости и заблуждения. Но теперь я понял, почему люди при виде меня буквально теряли голову. Тот мальчик, что умирал на постели, тот мальчик, что стал причиной всеобщих рыданий, казался воплощением чистоты, воплощением юности, стоящей на пороге жизни.

Единственное, что казалось нелогичным, это смятение, царившее в огромной комнате.