…Итак, в июне 1967 года учеба на ВЛК закончилась. «В последний раз, — вспоминал сокурсник Вампилова Н. Сидоров, — слушатели, преподаватели и руководители курсов собрались вместе в Ореховом зале ресторана “Прага”. Было шумно и весело. Много шутили. Пели. Поэты читали стихи и оды, написанные специально к прощальному банкету. Он удался на славу.
Еще перед отъездом в Москву на учебу владимирские художники подарили мне несколько своих картин и этюдов.
— Будем разъезжаться по домам, — пообещал я Саше, — можешь выбрать и увезти в Сибирь любую картину.
Примерно за день до моего отъезда Саша пришел с расставальным угощением. В последнее время он подолгу пропадал из общежития. За два года жизни в Москве у него появились новые друзья и знакомые. Вот и объезжал их, прощался. Имелись у него дела и в столичных издательствах и театрах.
Наш импровизированный прощальный ужин проходил на сдержанно-серьезной ноте. Без шуток и анекдотов… И только уходя к себе, Саша наконец решился сказать о своем выборе:
— Можно, я возьму из твоей коллекции вот этот этюд?
Теперь, когда Вампилова нет в живых, я частенько задумываюсь над вопросом: почему он выбрал именно тот рисунок? Ведь были же лучше и по сюжету, и по исполнению. Но Саша потянулся к этюду, на котором был изображен летний пейзаж с перевернутыми лодками на берегу водоема. Почему именно с лодками, да еще и с перевернутыми? Просто мистика какая-то! А может быть, этот кусочек холста напомнил ему родной Байкал?»
Глава девятая
СКВОЗЬ ТЕРНИИ
Вернувшись из Москвы, Вампилов сразу приступил к работе. Пьеса «Прощание в июне», как мы помним, была уже напечатана. Теперь ему хотелось опубликовать — поначалу хотя бы в местном альманахе — комедию «Предместье». Первые два названия ее, «Женихи» и «Нравоучение с гитарой», были отброшены. Вместе с новым названием складывался и существенно перерабатываемый текст. Одновременно писалась и новая пьеса.
Саша любил сговариваться с друзьями — с одним, с двумя, а то и с компанией побольше: давайте махнем куда-нибудь в тихое место, в заштатную гостиничку или в какой-нибудь домик на природе, и будем там писать в свое удовольствие. Днем работать, разойдясь по комнатам, по таежным полянкам, а вечером обсуждать написанное, выслушивать дружеские советы, гулять по окрестностям или сидеть у костерка. В первые журналистские годы он то и дело предлагал кому-нибудь из приятелей сочинить опус совместно, и это, бывало, осуществлялось. Теперь было не до того. Но посидеть за срочной работой бок о бок с писателями-ровесниками — особое удовольствие!
На этот раз сошлись вчетвером. Геннадий Николаев описал эту творческую вылазку в своих мемуарах:
«Вспоминаю лето 1967 года. Монтёрский пункт на двадцать третьем километре по Байкальскому тракту… Рядом с небольшой электрической подстанцией бревенчатый дом на две квартиры». В одной из них устроились «мы, четверо иркутских литераторов: А. Вампилов, Д. Сергеев, В. Шугаев и я, на все лето получившие благодаря… расположению ко всем нам главного инженера Иркутскэнерго великолепную, временно пустующую квартиру с видом на лесную просеку и высоковольтную линию. Три комнаты и кухня — о чем еще можно было мечтать!..
Вампилов в то время работал над “Утиной охотой”. Он сидел перед окном за самодельным столом, сколоченным из грубых досок и накрытым газетой. За окном неназойливо гудели трансформаторы, на проводах чернели какие-то задумчивые птицы, названия которых никто из нас не знал, но они были нам симпатичны, потому что хотя и видели все вокруг, но всегда помалкивали. Вампилов часто выходил на крыльцо, подолгу стоял, глядя на лес, на просеку, убегающую в синюю даль, к Байкалу, думал, мечтал. Думал о пьесе, мечтал о Байкале. “А нет ли чего-нибудь такого на берегу Байкала? — спрашивал он, обводя широким жестом подстанцию, ЛЭП, монтёрский пункт. — Вот там бы окопаться!” Байкал всегда тянул его к себе. Многие годы он вынашивал мечту купить на берегу Байкала домишко, какую-нибудь развалюху, чтобы можно было хоть летом приезжать и жить там месяц-другой.
Пьеса продвигалась медленно. Помню, поначалу я сильно удивлялся тому, что за день работы у Вампилова на листочке прибавлялись всего одна-две реплики. Судя по тому, как часто вставал он из-за стола и надолго исчезал в лесу на просеке, можно было заключить, что пьесу он сначала “проигрывал” в уме и по мере продумывания записывал на бумаге…