Вам возвращаю ваш портрет

Василий Иванович не первый день знал прямой, бесхитростный Петькин норов и железно понимал, что тот трепаться понапрасну не станет. Можно было не сомневаться без всяких расспросов, что с колечком действительно связана непростая история и ценность оно имеет не малую. Поэтому комдив молча принял для себя единственно верное решение, непременно вмешаться и расплести этот загадочный ребус. Но для начала достал из кармана галифе расшитый мелким бисером кисет, не торопясь, прокуренными пальцами завернул козью ногу, сам задымил и предложил угощаться товарищам. Петька не соблазнился дорогим командирским табачком, сославшись на бессонную ночь и неважное настроение. Предлагать табачок два раза Кашкету, разумеется, никому не пришлось. Он проворно соорудил самокрутку, величиной с хороший огурец, в которую вместилось почти полкисета духмянного табака, и зачадил как могучий Везувий.

– Ты брехать-то бреши, да не заговаривайся, – начал провоцировать ординарца комдив. – Года еще не прошло, как набаламутил с продажей кобылицы генерала Деникина, всю пулеметную роту на уши поставил. Никаких уроков для себя не извлек, не покаялся, новую комедию с громкими именами начинаешь разыгрывать. Только я тебе не придурковатый калмык с пулеметной конюшни, враз осажу, напрочь забудешь не только про перстень, но и про шнурки царских барышень. Ты аль взаправду свою Анку царевной объявить вознамерился, совсем от любви одурел. Может и себе императорскую корону, в кузнице у Алексея Игнатьевича вечерком забабахаешь. Советую тебе почаще спускаться на озеро, остужать свою жаркую голову, не ровен час на корню запылает она.

Петьке сделалось неимоверно досадно. Он не обиделся, когда шаромыга Кашкет обмишурился с золотым перстеньком и не признал в нем дорогую вещицу. Но совсем не по делу засомневался Чапай в чистосердечно раскрытой истории, обидно было выслушивать унизительное недоверие любимого командира. К тому же, приплел для чего-то кобылу Деникина, которую ради хохмы за пару царских червонцев впарил растяпе конюху из пулеметной роты, может даже и калмыку, кто его знает. Так ведь сам потом и признался комдиву, что для юмора приплел генеральскую масть. Здесь же совсем другой коленкор. Перстенек этот, рубль за сто, на пальчики дочери царской нанизан действительно был. Дорогущая вещь, здесь нет никакого сомнения и нет ничего плохого, что теперь она достойно украсит Анкину ручку. Чем не царица, скажите на милость, особенно когда по белякам из пулемета строчить принимается.

– Ей Богу, Василий Иванович, – преданно присягнул командиру Петька и рванул непроизвольно ворот гимнастерки, обнажив густо поросшую рыжей курчавиной грудь. – Мы с брательником и не такие дела проворачивали. Если он поставил на обмен золотую вещицу, гарантируя царское происхождение, можно принимать без всяких сомнений. В нашем роду своих надувать не положено, за это крепко умеют наказывать. Я про его подвиги знаю много чего, стоит только капелевцам на ушко шепнуть, свои же офицеры к стенке поставят. Не вчера на свет народился. Братан у меня в таком капкане сидит, что баловаться ни за какие коврижки не станет.

– Ты давай не бузи, – потребовал Чапай, – толком рассказывай, все по порядку. Откуда взялось это кольцо, как к беляку попало, и причем здесь царские барышни? Что ты за человек такой, вечно в какую-нибудь кучу навозную без приглашения вляпаешься. Дело, скажу, не шутейное, болтаешь языком что ни попадя, совсем башкой соображать не желаешь. А ну как в штабе у Фрунзе дознаются про геройства твои, да про царские украшения, нам здесь всем контрразведка такой подвальчик устроит, что Ипатьевский сладким раем покажется. Не примут в расчет ни твои, ни мои ордена, не посмотрят даже на боевые ранения.

После наметившейся перспективы Ипатьевского подвальчика, ординарец заметно потух, быстро сообразил, что последствия могут возникнуть самые мрачные. Он подтащил к себе бисером расшитый кисет, достал из кармана собственную осьмушку газетной бумаги и неспешно завернул козью ногу. После первых затяжек, по телу прокатилась успокоительная блажь, принесшая некоторое душевное равновесие и Петька начал покорно колоться.