Вальведр

— Ах, нет… Этого я не могу!

— Ну, а я вам скажу, почему. Потому что она мне это сказала, та, что больше не страдает! Она ревновала вас к ней, и вы боитесь, чтобы ее призрак не явился плакать и грозить вам у вашего изголовья! Успокойтесь, это нечестивые убеждения. Мертвые чисты! Они выполняют в ином месте новую миссию и, если они вспоминают о нас, то только для того, чтобы благословлять и просить Бога загладить их заблуждения и ошибки, посылая нам счастье.

— Вы в этом убеждены? — сказал я ему. — Такова ваша вера, да?

— Да, это моя непоколебимая вера!

— Если так… послушайте! Аделаида, это чудо ума и красоты, эта божественная ясность, эта восхитительная скромность… Все это никогда не снизойдет до меня! Что я такое подле нее? Она знает все лучше меня: поэзию, музыку, языки, естественные науки… Пожалуй, даже и металлургию, почем знать? Она смотрела бы на меня, как на низшего перед нею.

— Опять гордость! — сказал Вальведр. — Разве можно мучиться от превосходства того, кого любишь?

— Но… я ее вовсе не люблю! Я ее чту, я ей удивляюсь, но я не могу любить ее!..

— Почему?

— Потому что она любит другого.

— Другого? Вы думаете?..

Вальведр задумался, как бы погруженный в решение задачи. Я внимательно взглянул на него. Ему было 47 лет, но он смело мог бы выдать себя на 10 или на 12 лет моложе. Его мужественная и кроткая красота, такого возвышенного и ясного выражения, была еще единственно способна остановить на себе взоры гениальной женщины. Но осталась ли его душа так же молода, как его лицо? Не слишком ли он любил и страдал?

«Бедная Аделаида! — подумал я, — ты, может быть, состаришься тоже в одиночестве, как Юста, которая тоже была прекрасной и выдающейся женщиной и которая, быть может, так же как и ты, мечтала о слишком высоком счастии».

Вальведр шагал молча подле меня. Затем он возобновил разговор с того пункта, на котором мы его прервали.

— Значит, — сказал он, — вам нравится Роза?

— Если бы я надеялся понравиться ей, я только о ней одной осмелился бы думать.

— Что же, вы правы, Роза больше похожа на вас. В ее характере все еще имеется некоторая пылкость, а в ваших глазах это не будет недостатком. Вместе с тем, в жизни она кротка, не из смирения или под властью таких определенных и рассудительных убеждений, каковы убеждения ее сестры, но потому, что ее убеждает и увлекает испытываемая ею или внушаемая ею любовь. Менее образованная, чем сестра, она достаточно образована для женщины, имеющей влечение к хозяйству и семейные инстинкты. Да, Роза тоже редкое сокровище, я уже давно вам говорил это. Не знаю, понравитесь ли вы ей. В целомудрии этих двух девушек так много спокойствия! Но вы знаете, чтобы быть любимым, существует великое средство: это любить самому, любить сердцем, умом, совестью, всем своим существом, а вы еще ведь и не любили так, я знаю это!

Он расстался со мной, и я почувствовал себя точно обновленным и благословленным его словами. Душа моя была в руках этого человека, и я жил, если можно так выразиться, только его благодетельным дыханием. В то время как всякий взгляд его лучезарного ума открывал передо мной горизонты мира земного и небесного, всякий порыв его великодушного, чистого сердца закрывал в моем сердце рану или оживлял его способности.

Скоро я раскрыл его, это обновленное сердце, моему дорогому Анри. Я сказал ему, что люблю Розу, но никогда не дам ей этого понять без разрешения ее родных.

— Наконец-то, — сказал Обернэ, целуя меня, — этого-то я и ждал! Ну, родные согласны и желают того же! Девочка полюбит тебя, когда узнает, что ты ее любишь. Видишь ли, у нас это всегда так! У нас не уносятся в романтические грезы, даже когда и готовы дать убедить себя. У нас ждут уверенности, а в ожидании ее не бледнеют и не худеют! А между тем любят друг друга долго, всегда! Взгляни на моих отца с матерью, посмотри на Павлу и на меня… Ах, как Вальведр был бы счастлив…

— Если бы он женился на Аделаиде?.. Я говорил это себе сто раз!

— Замолчи! — сказал Обернэ, с силой сжимая мне руку. — Никогда ни слова об этом…

Я удивился, но он опять властно заставил меня замолчать.

Однако я вернулся к тому же, настойчиво, на другой день моей свадьбы с моей возлюбленной Розой. Я был так счастлив! Наконец-то я любил, и я почти боролся со страстью, до такой степени ее старшая сестра, любовь, казалась мне прекраснее и истиннее. А потому, нимало не склонный к эгоизму любви, я чувствовал жаркую потребность видеть счастливыми всех любимых мною людей, особенно Вальведра, того, кому я был всем обязан, кто спас меня от крушения, и кто, раненый мною в самое сердце, протянул мне спасительную руку.

Обернэ, побежденный моей любовью, отвечал мне, наконец: