Вальтер

Остроносая тяжелая пуля на скорости примерно семьсот метров в секунду вонзилась в затылок, плеснув красным на пол и стены, отрикошетив со звоном от железной двери, улетела куда-то дальше по коридору. Остальные две пули, пролетев мимо цели, едва не поразили меня самого точным рикошетом. Одна прожужжала рядом с ухом, которое ощутимо обдало потоком воздуха, вторая… не понял, но тоже близко. Впрочем, мне было плевать. Главное, своей цели я достиг! Таланты Улья не помогли в данном случае Цементу. Без мозгов даже, как он говорил, матерая элита не живет, хотя у него получалось.

Последнее, что успел сделать, прежде чем сдаться заразе, с которой организм боролся с переменным успехом, – закрыть дверь на ключ. Потом опустился по стенке на пол. Одна из самых радостных мыслей была донельзя злорадной и абсолютно антигуманной. После перерождения я сожру труп своего врага… Главное – до той девочки в камере не добраться. Спасибо тебе, милая, без тебя вряд ли я смог бы это сделать. Даже после смерти смогла помочь. Вон как тогда меня подвигло на поступок. Стоп! Если я превращусь в мертвяка и сожру Цемента, то эволюционирую. А если смогу сломать дверь в камеру? Там же будет для меня корм! И эта девушка.

И мысль набатом: так нельзя!

Дотянулся до пистолета под мышкой, ухватил удобную рукоять, потянул, но он не поддавался. Видимо, сил совсем не осталось. Тяжелый-тяжелый, он и раньше пушинкой не был, но теперь…

– Да отцепись же ты, сука! – прошипел, чуть не плача от бессилия.

Застрелиться я не успел…

Глава 4 Кельтский крест

В себя я пришел резко, разом, как будто из омута вынырнул.

Открыл глаза и едва не заорал в голос – по ним резануло светом будь здоров, будто на электросварку вблизи глянул, как ножом в каждый кольнули.

Следующее ощущение – холодно. Холод жуткий, казалось, будто проморожена каждая клеточка организма. Затем понимание, что одежда промокла насквозь. И как-то разом заболело все: тянуло каждую мышцу, ломило кости, выворачивало суставы. Еще голова тяжелая-тяжелая, в нее ударами сердца, будто многотонным копером вколачивали железобетонную сваю.

Бду-ум! Ду-ум! Бду-ум!

Ощущения незабываемые и настолько же болезненные. Может быть, и закричал или застонал, вот только пересохшая глотка и растрескавшиеся губы могли издать чуть слышное шипение. И набатом одно: живчик мне нужен, чертов живчик!

Только в этот момент пришло понимание окружающей реальности и осознание себя в ней. Вспомнил все, как тот Шварценеггер. И где нахожусь, и Цемента, и уготованную мне судьбу, и его кончину, и другой мир – Стикс.

Осторожно-осторожно чуть приоткрыл глаза. Нет, все же свет слепил. И откуда его здесь столько? Помню ведь, что в подземной тюрьме узкие и небольшие окна, почти у самого потолка, заложенные лучшим стеклоблоком на свете – советским, который сам по себе плохой проводник солнечных лучей.

Чуть приподняв голову с пола, смог разглядеть, в какой стороне находился труп врага. У него точно должно быть топливо, необходимое каждому выжившему в Улье. Вот здесь и накрыла дикая радость – я жив! Я, мать вашу, живой! А значит, еще побарахтаемся!

Резко попытавшись встать, едва не потерял сознание, когда свалился обратно, очень больно приложившись макушкой о пол. И только минут через пять, напрягая все силы ослабленного организма и всю силу воли, чтобы вновь не распластаться на бетоне, мне удалось встать на четвереньки.

Время я не засекал, но не меньше получаса преодолевал расстояние в три-четыре метра до трупа Цемента. Со стороны, наверное, походил на дезориентированного жука, который не столько движется к цели, сколько крутится на месте. Вот и у меня так же. Судорожный рывок вперед, объятия с полом, потом запредельные усилия, чтобы подняться на четыре точки, и оказывается, что труп находится совсем в другой стороне. Снова паралитичные движения, опять лицом в бетон, и так до победного.

Стоит ли говорить, какое ощущение эйфории охватило, когда я добрался до Цемента, в которого вцепился, как пассажир «Титаника» в спасательный круг, и смог далеко не с первого раза вырвать из поясного подсумка литровую флягу? Потом, едва не выбив себе зубы металлическим горлышком, сделал первый огромный глоток. В тот миг будто в вену несколько кубов эфедрина вкололи. Орать от восторга хотелось, захлебываясь живчиком.

Невероятный напиток, божественный, не сравнимый ни с чем! Куда там той амброзии! Я просто ощущал, как с каждой выпитой каплей утихала ломота в костях, как переставала тянуть и перекручивать мышцы неведомая сила, как свет становился не режуще-ослепительным, а вполне нормальным, даже немного тусклым. Не меньше полфляги осушил, прежде чем удалось от нее оторваться.