Валтасаров пир. Лабиринт

Утопая по щиколотку в песке, Уриашевич упорно шел вперед. Бессознательно морщил он лоб. Но мысль его бездействовала, он не способен был рассуждать, захлестнутый взбунтовавшимися чувствами. В душе нарастала ярость, отвращение к тому, что произошло. Из головы не выходил ксендз: его расплывшаяся фигура и плохо выбритое лицо, то нагло самодовольное и презрительное, то озабоченное. Ксендза вытеснял образ поручика Кушеля. Вначале такой непреклонный, он шутил потом с магистром — в конце разговора. При воспоминании о его белозубой улыбке, которую он силился удержать, Уриашевич до боли закусил губу. Не впервые испытывал он подобное чувство. Отдельные слова в скупом рассказе Хазы, по которым можно было догадываться, что они вытворяли, действовали на него точно так же. Нечто похожее он ощутил и при взгляде на фотографию жениха Климонтовой, убитого уже после войны. Но такого потрясения не испытывал еще ни разу. Все существо его восставало против этой подлости. Он лично знал ксендза Споса, знал поручика, и убийство было совершено в соседней деревне, нарушив неожиданно, казалось бы, столь естественный здесь покой. Все это, конечно, не могло не усилить его реакцию. Но главное — в нем самом произошли какие-то перемены.

В запруженных телегами, лошадьми и людьми Мостниках был базарный день. Анджей зашел в кондитерскую, где уже пил как-то кофе, поджидая Томчинского. И на этот раз он выпил чашку, а расплачиваясь, спросил, как пройти в Тушов. До деревни было шесть километров, до разрушенного, бездействующего кирпичного завода чуть больше, а до виллы бывшего его владельца еще чуть дальше.

— А живет там кто-нибудь? — спросил Уриашевич.

— Живут, а как же! — сообщила кассирша. — Там, где живая изгородь, увидите!

Живой изгородью в полном смысле слова назвать это было нельзя. Может, давным-давно тут и была изгородь. Но теперь, когда Анджей миновал деревню и развалины кирпичного завода, его взору предстал квадрат густых зарослей, которые подступали к самой вилле. Огород — не огород, сад — не сад, цветник — не цветник. Дорога к дому тоже вся заросла. Впрочем, поперек нее в несколько рядов была протянута еще и колючая проволока: так и так не пройдешь. В сторонке Анджей приметил, однако, просвет в чаще, на худой конец это могло сойти за тропинку.

Вблизи вилла выглядела еще неприглядней, чем с шоссе. Ни окон, ни дверей, ни мало-мальски целых стен. Во время военных действий неподалеку, видимо, разорвалась бомба, пошатнув здание, и с тех пор оно так и стояло. Вернее, с этого момента стало разрушаться. Деревянные части гнили, кирпичи и штукатурка крошились, обваливались. Однако здесь кто-то жил. Из-за дома доносился стук топора.

Анджей вошел в прихожую, приоткрыл следующую дверь. Какое запустение! Глянул направо, налево — ни души. Но именно в этих двух комнатах обосновались обитатели виллы, о чем свидетельствовали постели, кое-какая мебель, две печурки с конфорками для приготовления пищи, — впечатление жалкое, ничего не скажешь, но в других помещениях и вовсе ничего не было. Одни голые стены и те в пробоинах.

Он обогнул дом. И увидел в зарослях тропинку, она вела к развалинам кирпичного завода. Значит, можно было попасть туда и другим путем, минуя кустарник, а не с шоссе, как это сделал Анджей. Он пошел по тропинке и оказался на бывшем кирпичном заводе, до основания разрушенном тем самым взрывом, от которого пострадал и дом. Среди развалин возился какой-то человек. С размаху всаживая топор в извлеченную из кучи обломков балку, он колол ее на дрова для кухни. Рост, худоба, спина — все его выдавало. И Анджей сразу догадался: Кензель.

Но окликнуть его не решился. Слова застряли в горле. Нахлынули воспоминания. От сознания, что Кензель, которого он искал так долго, тут, рядом — позовешь и услышит, от волнения — а как еще встретит его этот скрывающийся ото всех человек — в голове у Анджея все перемешалось. Наконец он превозмог себя.

— Алло, пан Грелович здесь живет?

Топор, занесенный над головой, мягко опустился. Сюда, на разрушенный завод, видно, редко кто заглядывал. Прошло несколько секунд, и Кензель, который только что так лихо махал топором, теперь оперся на него и, сгорбясь, согнувшись, медленными шажками засеменил к Анджею.

— Это ты? — вскричал он, подойдя, и застыл от неожиданности на месте. — Анджей.

— Я.

— Ты здесь?

— Я вас несколько месяцев ищу. — И прибавил шепотом: — По поручению Франтишека Леварта.

— Он тоже приехал?

— Нет, остался в Париже.

— И ты из Парижа?

— Да, из Парижа, — понизил голос Уриашевич. — За «Пиром» приехал.

— Слава богу! Слава богу!

— Он уцелел?

— Уцелел! — кивнул головой Кензель.

— Где же он?

Кензель с легкостью поднял топор и, держа в вытянутой руке, указал на дом в зарослях. Он перестал прикидываться дряхлым, немощным дедом.

— Картина здесь, со мной, — сказал он.

— Я очень встревожился, не найдя ее там, где мы ее замуровали, — полушепотом произнес Анджей.

— Можешь говорить спокойно, — заметил Кензель. — Здесь никого нет. Хозяева мои до наступления темноты не вернутся.

— Я думал, она пропала, — продолжал Анджей. — Что немцы ее вывезли.