Валтасаров пир. Лабиринт

Молодой священник, с которым я говорил в первый день, проводил меня в покои кардинала и тут же удалился. Здесь было довольно темно. Обыкновенная конторская лампа с зеленым абажуром освещала столик, похожий на больничный, — такой, на котором подкатывают к кроватям еду. Незнакомый мне священник как раз теперь его отодвинул. Сам кардинал сидел в большом удобном кресле, обитом цветным кретоном. Человек очень преклонного возраста, он был худ старческой, птичьей худобой. На голове — остатки волос, желтоватые, вьющиеся. Отодвинув столик, незнакомый мне священник стал возле кардинала. А по другую сторону стал второй, которого я видел раньше, — плотный, остриженный ежиком. Я подошел и склонился к руке кардинала, лежавшей на поручне кресла, он не пошевелил ею; и только после того как, коснувшись губами большого перстня, я выпрямился, кардинал поднял руку и сухим, искривленным пальцем указал на что-то находившееся позади меня. Табурет. Его придвинули поближе к кардиналу. Я сел.

Священник, стоявший слева от кардинала, типичный итальянец с юга, черноволосый и смуглый, дотронулся до моего плеча и произнес несколько слов, но так тихо, что я ни одного не расслышал. Однако я угадал смысл сказанного: надо начинать.

Ну, я и начал. Первые фразы прозвучали нескладно. Но только первые, потому что я взял себя в руки. В дальнейшем я говорил гладко, спокойно. И все-таки черноволосый священник раза два прерывал меня. Он отрывался от кресла и, нагнувшись, шептал: «Немножко громче». К счастью, его замечания не сбивали меня. Я читал свою речь, как урок, чувствуя на себе взгляд всех троих. А я смотрел в глаза кардинала, усталые и сонные. Он слушал меня. Голова у него была слегка скошена и рот чуть приоткрыт. Священники, стоявшие возле его кресла, тоже внимательно вслушивались в мои слова. Вдруг старший из них — тот, плотный, с подстриженными ежиком волосами, — сложил руки на груди и, выпрямившись, вскинул голову и устремил взгляд в потолок. Длилось это всего несколько секунд. Потом он принял прежнюю позу и снова посмотрел на меня. В заключение я сказал:

— Вот и все дело, которое я позволил себе предложить милостивейшему вниманию его преосвященства.

После этой ничего не значащей фразы я встал и низко опустил голову. Когда же я ее поднял, то увидел, что кардинал шевелит губами. Сперва они у него шевелились совсем беззвучно. Потом я услышал голос — высокий, чистый, детский. И слова. Обращенные не ко мне, а к смуглому темноволосому священнику:

— Он учится в Риме?

— Нет, ваше преосвященство, он приехал только по своему делу.

— Но в Риме изучает церковное право.

— Его отец учился у нас. В «Аполлинаре».

Затуманенный взгляд старых коричневых глаз кардинала устремился ко мне и на мгновение задержался на моем лице.

— Ага, вспоминаю. Он даже похож.

Он снова повернулся к священнику, которому задавал вопросы:

— А отец где? Жив?

— Жив, ваше преосвященство, прислал к нам сына по своему делу.

— Откуда?

— Из Польши, — сказал я. — Я приехал из Торуни.

Священник, стоявший справа от кардинала, жестом попросил меня помолчать. А сам уточнил мои слова:

— Из торуньской епархии, подчиненной познанскому архиепископату.

— Да, да, — прошептал кардинал, — вспоминаю.

Он умолк. После данного мне указания я тоже молчал. Священники ждали. Прошло секунд пятнадцать тишины. Никто не шевельнулся. Наконец кардинал тем же жестом, что и раньше, пригласил меня сесть.

— И скажи мне еще, дитя, как там у вас?

— Стало лучше, — ответил я.

— А почему? — спросил кардинал.

Я снова почувствовал на себе его взгляд. Впрочем, кардинал почти неотрывно смотрел в мою сторону. Но не всегда меня видел. Только время от времени глаза его приобретали сосредоточенное выражение. Тогда мне казалось, будто он снимает очки с мутными, дымчатыми стеклами и пытается проникнуть взором в самое мое нутро. Я тоже постарался сосредоточиться, чтобы ответить на его вопросы точно и понятно. Едва я заговорил, оба священника пододвинулись ко мне. Теперь они стояли по обе стороны от меня. Кардинал не шевелился. Несколько раз он прерывал меня. Один раз он сказал:

— Прекрасная страна. Хорошая страна. И столько, столько ей выпало страданий!